Нсколько мгновеній спустя, въ ту минуту, когда графъ и его клевреты, все наступая на малорослаго, принудили его спуститься на вторую ступень, на закраин отверстія появилась вдругъ огромная голова благо медвдя. Пораженные удивленіемъ, смшаннымъ съ ужасомъ, наступаюшіе отшатнулись отъ двери.

Медвдь тяжело взобрался по ступенямъ лстницы, раскрывъ окровавленную пасть и оскаливъ острые зубы.

— Спасибо, мой храбрый Фріендъ! — вскричалъ разбойникъ.

Воспользовавшись изумленіемъ противниковъ, онъ бросился на спину звря, который сталъ спускаться, пятясь задомъ и обративъ свою угрожающую пасть къ врагамъ своего хозяина.

Вскор опомнившись отъ изумленія, они увидали медвдя, который уносилъ отъ нихъ разбойника, спускаясь въ пропасть такъ же какъ и вылзъ изъ нея, то есть цпляясь за старые стволы деревъ и выступы скалъ. Они хотли было сбросить на него каменную глыбу, но прежде чмъ успли сдвинуть съ мста древній кусокъ гранита, лежавшій тамъ споконъ вку, разбойникъ и его чудный конь исчезли въ пещер.

Да, глубокій смыслъ часто таится въ томъ, что люди называютъ случайностью. Какой-то таинственный перстъ какъ бы указываетъ событіямъ ихъ путь и цль. Мы жалуемся на капризы фортуны, на причуды судьбы, какъ вдругъ изъ этого хаоса блеснетъ или страшная молнія, или свтлый лучъ, — и мудрость человческая смиряется передъ высокими поученіями рока.

Если бы, напримръ, когда Фредерикъ Алефельдъ рисовался въ пышномъ салон передъ взорами копенгагенскихъ красавицъ великолпіемъ своего костюма, тщеславился своимъ чиномъ и самонадянностью своихъ сужденій; если кто-нибудь одаренный даромъ провиднія явился бы тогда смутить его легкомысленный умъ грознымъ предвщаніемъ, сказалъ бы ему, что этотъ блестящій мундиръ, составлявшій всю его гордость, послужитъ нкогда къ его гибели, что чудовище во образ человческомъ станетъ упиваться его кровью подобно тому какъ онъ самъ — безпечный сластолюбецъ — упивается французскими и богемскими винами; что волосы его, для которыхъ онъ не могъ наготовиться всевозможныхъ благовонныхъ эссенцій и духовъ, будутъ волочиться въ пыли пещеры дикихъ зврей; что рука, на которую съ такой граціей опирались красавицы Шарлоттенбурга, будетъ брошена медвдю какъ полуобглоданная кость дикой козы, — чмъ отвтилъ бы Фредерикъ на эти мрачныя предсказанія? Взрывомъ громкаго хохота и пируетомъ; а что еще ужасне, — вс благоразумные люди одобрили бы эту безумную выходку.

Но вникнемъ еще глубже въ его судьбу. — Не видимъ ли мы таинственной странности въ томъ, что преступленіе графа и графини Алефельдъ пало наказаніемъ на ихъ же голову? Они составили позорный заговоръ противъ дочери узника; случай доставилъ этой несчастной покровителя, который счелъ необходимымъ удалить ихъ сына, исполнителя ихъ гнуснаго умысла. Этотъ сынъ, ихъ единственная надежда, усланъ далеко отъ мста своихъ позорныхъ злоумышленій и едва усплъ прибыть къ мсту своего новаго назначенія, какъ становится жертвою другого случая-мстителя. Такимъ образомъ, желая обезславить невинную беззащитную молодую двушку, они сами толкнули преступнаго, но дорогаго ихъ сердцу, сына въ могилу. По собственной вин эти презрнные накликали на себя несчастіе.

Рано утромъ, на другой день посл визита въ Мункгольмскій замокъ, Дронтгеймскій губернаторъ приказалъ заложить дорожную карету, разсчитывая ухать въ то время, когда графиня Алефельдъ еще спитъ; однако, мы имли уже случай замтить, что сонъ ея былъ самый чуткій.

Генералъ подписалъ послднія распоряженія епископу, въ руки котораго временно переходила его власть, и надвъ подбитый мхомъ рединготъ, хотлъ уже выйти изъ кабинета, какъ вдругъ лакей доложилъ о прибытіи высокородной канцлерши.

Эта помха привела въ страшное смущеніе стараго солдата, привыкшаго смяться подъ градомъ картечи сотни пушекъ, но пасовавшаго передъ женскимъ лукавствомъ. Тмъ не мене онъ довольно развязно раскланился съ коварной графиней и только тогда досада изобразилась на лиц его, когда она наклонилась къ его уху съ хитрымъ видомъ, замаскированнымъ напускной таинственностью:

— Ну-съ, достойный генералъ, что онъ сказалъ вамъ?

— Кто? Поэль? Онъ сказалъ, что карета будетъ сейчасъ готова…

— Генералъ, я говорю о мункгольмскомъ узник.

— А!..

— Далъ онъ вамъ удовлетворительныя объясненія на ваши вопросы?

— Но… само собою разумется, графиня, — отвчалъ губернаторъ съ замшательствомъ.

— Есть у васъ доказательства, что онъ замшанъ въ бунт рудокоповъ?

Левинъ Кнудъ не могъ удержаться отъ восклицанія.

— Сударыня, онъ невиненъ.

Генералъ замолчалъ, чувствуя, что выразилъ убжденіе сердца, а не разсудка.

— Онъ невиненъ! — повторила графиня съ изумленнымъ и вмст съ тмъ недоврчивымъ видомъ.

Она опасалась, что Шумахеръ дйствительно доказалъ генералу свою невинность, которую въ интересахъ великаго канцлера необходимо было во что бы то ни стало очернить.

Поразмысливъ, губернаторъ отвтилъ настойчиво канцлерш сомнительнымъ, смущеннымъ тономъ, вполн успокоившимъ ея опасенія:

— Невиненъ… да, если вамъ угодно…

— Если мн угодно, генералъ!

Коварная женщина расхохоталась и этотъ смхъ уязвилъ губернатора до глубины души.

— Сударыня, — сказалъ онъ сухимъ тономъ: — позвольте мн одному лишь вице-королю дать отчетъ въ моемъ объясненiи съ бывшимъ великимъ канцлеромъ.