— Покровительство изгнанника! — сказалъ отецъ, поникнувъ головой: — Вотъ объ этомъ-то я и думалъ, потому что твое будущее благосостояніе занимает меня гораздо боле, чмъ мои прошлогоднія бдствія… Выслушай и не перебивай меня. Дитя мое, Орденеръ вовсе не заслуживаетъ, чтобы ты такъ сурово относилась къ нему, и до сихъ поръ я не думалъ, чтобы ты питала къ нему отвращеніе. Наружность его привлекательна, дышетъ благородствомъ; положимъ, что это еще ничего не доказываетъ, но я принужденъ сознаться, что замтилъ въ немъ нсколько добродтелей, хотя ему достаточно обладать человческой душой, чтобы носить въ себ зародышъ всхъ пороковъ и преступленій. Нтъ пламени безъ дыму!

Старикъ опять остановился и, устремивъ на дочь свой пристальный взоръ, добавилъ:

— Предчувствуя близость своей кончины, я размышлялъ о немъ и о теб, Этель; и если онъ, какъ я надюсь, возвратится, я избираю его твоимъ покровителемъ и мужемъ.

Этель поблднла и вздрогнула; въ ту минуту, когда блаженныя грезы оставили ее навсегда, отецъ пытался осуществить ихъ. Горькая мысль — такъ я могла быть счастлива! — еще боле растравила ея отчаяніе. Несчастная двушка не смла вымолвить слова, опасаясь, чтобы не хлынули изъ глазъ ея душившія ее слезы.

Отецъ ожидалъ отвта.

— Какъ! — сказала она, наконецъ, задыхающимся голосомъ, — Вы назначали мн его въ мужья, батюшка, не зная его происхожденія, его семьи, его имени?

— Не назначалъ, дитя мое, а назначилъ.

Тонъ старика былъ почти повелителенъ. Этель вздохнула.

— Назначилъ, повторяю теб; да и что мн за дло до его происхожденія? Мн не надо знать его семьи, если я знаю его самого. Подумай: это единственный якорь спасенія, на который ты можешь разсчитывать. Мн кажется, что, по счастію, онъ не питаетъ къ теб того отвращенія, какъ ты выказываешь къ нему.

Бдная двушка устремила свой взоръ къ небу.

— Ты понимаешь меня, Этель; повторяю, что мн за дло до его происхожденія? Очевидно, онъ не знатнаго рода, потому что родившагося во дворц не учатъ посщать тюрьмы. Да, дитя мое, оставь свои горделивыя стованія; не забудь, что Этель Шумахеръ уже не княжна Воллинъ, не графиня Тонгсбергъ; ты низведена теперь ниже той ступени, откуда сталъ возвышаться твой отецъ. Будь счастлива и довольна судьбой, если этотъ человкъ, какого бы онъ нибылъ рода, приметъ твою руку. Даже лучше, если онъ не знатнаго происхожденія, по крайней мр, дни твои не будутъ знать бурь, возмущавшихъ жизнь твоего отца. Вдали отъ людской ненависти и злобы, въ неизвстности, твоя жизнь протечетъ не такъ, какъ моя, потому что кончится лучше, чмъ началась…

Этель упала на колни передъ узникомъ.

— Батюшка!.. Сжальтесь!

Онъ съ удивленіемъ протянулъ руки.

— Что ты хочешь сказать, дитя мое?

— Ради Бога, не описывайте мн этого блаженства, оно не для меня!

— Этель, — сурово возразилъ старикъ, — не шути такъ цлою жизнью, которая лежитъ предъ тобой. Я отказался отъ руки принцессы царственной крови, принцессы Гольштейнъ Аугустенбургской, понимаешь ли? И понесъ жестокое наказаніе за мою гордость. Ты пренебрегаешь человкомъ незнатнымъ, но честнымъ; смотри, чтобы твою гордость не постигла такая же тяжелая кара.

— О, если бы это былъ человкъ не знатный и честный! — прошептала Этель.

Старикъ всталъ и взволнованно прошелся по комнат.

— Дитя мое, — сказалъ онъ, — тебя проситъ, теб приказываетъ твой несчастный отецъ. Не заставляй меня передъ смертью безпокоиться о твоей будущности. Общай мн выйти за этого незнакомца.

— Я всегда готова повиноваться вамъ, батюшка, но не надйтесь на его возвращеніе…

— Я уже все обдумалъ и полагаю, судя по тону, какимъ Орденеръ произноситъ твое имя…

— Что онъ меня любитъ! — съ горечью докончила Этель, — О, нтъ! Не врьте ему!

Отецъ возразилъ холодно:

— Не знаю, любитъ ли онъ тебя, какъ обыкновенно выражаются молодыя двушки; но знаю, что онъ вернется.

— Оставьте эту мысль, батюшка. Къ тому же, быть можетъ вы сами не захотите назвать его своимъ зятемъ, когда узнаете кто онъ.

— Этель, онъ будетъ имъ, не смотря на его имя и званіе.

— Но, — возразила она, — если этотъ молодой человкъ, въ которомъ вы видли своего утшителя, въ которомъ хотите видть опору вашей дочери, батюшка, что если это сынъ одного изъ вашихъ смертельныхъ враговъ, сынъ вице-короля Норвегіи, графа Гульденлью?

Шумахеръ отшатнулся.

— Что ты сказала? Боже мой! Орденеръ! Этотъ Орденеръ!.. Не можетъ быть!..

Невыразимая ненависть, вспыхнувшая въ тусклыхъ взорахъ старика, оледенила сердце дрожащей Этели, которая поздно раскаивалась въ своихъ неблагоразумныхъ словахъ.

Ударъ былъ нанесенъ. Нсколько мгновеній Шумахеръ оставался недвижимъ, скрестивъ руки на груди; все тло его вздрагивало какъ на раскаленныхъ угольяхъ, его сверкающіе глаза выкатились изъ орбитъ, его взоръ, устремленный въ каменный полъ, казалось, хотлъ уйти въ его глубину. Наконецъ нсколько словъ сорвалось съ его блдныхъ губъ, и онъ произнесъ слабымъ голосомъ, какъ бы сквозь сонъ.