— Мать не позволитъ отцу отдать меня въ гимназію! Отецъ мало носитъ денегъ, а въ гимназію нужно платить….

— А ты проси мать, и я буду просить. Скажемъ, что и тебя примутъ на казенный счетъ, тогда не нужно будетъ одвать и кормить тебя.

Такъ долго, долго лежатъ мальчики; но отъ житейскихъ разговоровъ они не вдаются въ поэзію, старшій не разсказываетъ младшему сказокъ, а, покончивъ разговоръ, принимается, въ томъ-же бурьян и при брат Вас, учить уроки. Онъ учитъ новый завтъ, какъ Христосъ воскресилъ Лазаря, какъ Іуда продалъ Христа. Вася слушаетъ со вниманіемъ, лежа безъ движенія въ бурьян; но его большіе глаза длаются теперь еще большими, длинныя вки по цлымъ часамъ подняты и безъ движенія, блая, блдная кожа на лиц еще блдне, рдкіе, мягкіе волосы ребенка разметались во вс стороны, и на его большомъ, высокомъ лбу выступили жилки, налитыя кровью.

— Хорошо-бы было, Гордюша, если-бы Іуда не продалъ Христа! Зачмъ Богъ не убилъ Іуду маленькимъ? спрашиваетъ Вася, когда Гордій, окончивъ одинъ урокъ, потягивается, прежде чмъ приняться за другой.

— Такъ самъ Богъ захотлъ. Помнишь, мы учили въ ветхомъ завт, какъ Богъ, задолго до рожденія Христа, говорилъ пророкамъ, «что Христосъ умретъ и въ третій день воскреснетъ, какъ Іона во чрев кита былъ три дня и три ночи»….

Гордій опять принимается за урокъ, Вася лежитъ, какъ мертвый, блдный, съ едва замтнымъ признакомъ дыханія.

— А зачмъ Богъ захотлъ, чтобы Іуда продалъ Христа? Пусть-бы Христосъ жилъ. Онъ воскрешалъ-бы мертвыхъ, давалъ хлбъ бднымъ, исцлялъ больныхъ…. тихо, какъ въ бреду, говоритъ Вася.

— Христосъ своею кровію искупилъ грхъ Адама и Евы. Разв ты забылъ, какъ Адамъ и Ева преступили заповдь Божію, и Богъ изгналъ за это Адама и Еву изъ рая?! — Христосъ своею кровію искупилъ ихъ грхъ.

— А для чего Богъ не простилъ Еву? Вдь Богъ добрый… Зачмъ Богъ погубилъ Іуду?…

Гордій молчитъ. Ему, постоянно занятому, подобныя мысли не приходили въ голову, и онъ задумывается надъ вопросомъ брата. И какъ сосредоточенны лица обоихъ мальчиковъ! Сколько какой-то поэтической грусти въ широко-раскрытыхъ глазахъ Васи и сколько солиднаго напряженія, мысли серьезной, въ задумчиво-сосредоточенномъ взгляд Гордія!

— Я самъ не знаю, Вася, угрюмо отвчаетъ Гордій, какъ-бы недовольный тмъ, что не могъ надумать, отъ чего Богъ, прощающій грхи молящимся Ему, не простилъ Адаму и Ев ихъ перваго и единственнаго грха? Отъ чего Богъ, предназначивъ смерть Сыну, задолго до Его рожденія, выбралъ Іуду виновникомъ этой смерти?

— Надо спросить батюшку, отца Серапіона, когда онъ не будетъ сердитый…. Могутъ на экзамен объ этомъ спросить.

— Спросимъ отца…. Онъ, Гордюша, знаетъ хорошо законъ Божій…. Онъ боится матери, — все молчитъ, а я слышалъ, какъ онъ ночью молился Богу: такъ долго и хорошо…. Ты такъ не умешь, Гордюша!

— Спросимъ отца. Пусть онъ и молиться поучитъ насъ, какъ самъ уметъ.

— Нтъ, не нужно…. Когда отецъ всталъ ночью молиться, онъ сперва потрогалъ меня, спросилъ: Вася, ты спишь?… Я притворился, что сплю…. Надо молиться, чтобы никто не видлъ….

Гордій опять принимается за урокъ…. Начинаетъ темнть. Куры съ крикомъ влетаютъ на верхушки деревъ и тамъ мостятся на ночь.

— Гордюша, куры любятъ холодъ? спрашиваетъ Вася, когда Гордій бросаетъ урокъ за темнотой.

— Нтъ, Вася. Куры зимой сами лзутъ въ кухню.

— А зачмъ куры ложатся спать такъ высоко? Вдь чмъ выше, тмъ холодне.

Опять оба мальчика молчатъ и опять, посл долгаго молчанія, отвчаетъ Гордій, что нужно спросить объ этомъ учителя естественной исторіи, который тоже иногда бываетъ добрый.

Совсмъ темно. Мальчики встали и, на перегонки, бгутъ на верхъ сада, откуда виднъ соборъ и почти вся подгорная. Тамъ, обернувъ лица въ собору, мальчики становятся на колни, и Гордій говоритъ громко ту же молитву, что и у собора, съ добавленіемъ просьбы о прощеніи грховъ, какъ имъ, мальчикамъ, такъ и всей ихъ семь, а равно и всмъ людямъ, а Вася, молча, кладетъ частые поклоны. По щекамъ обоихъ струятся обильныя слезы, а у Васи выступили на щекахъ красныя пятна: кровь отхлынула отъ успокоившейся молитвою головы ребенка, разлилась по всему тлу и пятнами выступила на его худенькихъ щекахъ.

Молитва кончена. Мальчики садятся и, какъ будто усталые, молча отдыхаютъ посл молитвы. А предъ ихъ глазами, въ окнахъ закрытыхъ мглою домиковъ подгорной, зажглись огни, — какъ ихъ много и какъ они разбросаны!.. А на синемъ, безоблачномъ неб свтятъ и мерцаютъ звзды, — какъ он манятъ и приковываютъ глаза мальчиковъ!.. А кругомъ — тишина, тишина отдохновенія, сна природы, когда ухо не слышитъ, но душа чувствуетъ дыханіе спящей жизни…. Вотъ на соборной колокольн тихо и мягко бьютъ часы: одинъ, два… восемь, и опять все тихо… Вотъ раздается робкое, слабое пніе соловья, но гд-то застучала дущая телга, и все опять смолкло… Втеръ шелестнулъ деревьями, показались по небу звзды, безъ шума пролетла летучая мышь… Соловей заплъ громко, ему отвчаетъ другой, третій….

Мальчики встаютъ и тихо идутъ въ домикъ….

Гордій въ четвертомъ класс и уже другой годъ казеннокоштнымъ пансіонеромъ; Вася прямо принятъ приходящимъ ученикомъ во второй классъ. Они учатся отлично; но Вася часто ловитъ галокъ, по выраженію учителя географіи. Осень. Идетъ урокъ географіи, въ класс тишина. Вася знаетъ урокъ, сидитъ смирно, но онъ невнимателенъ, онъ не смотритъ на доску, на которой виситъ географическая карта и по которой учитель водитъ пальцемъ, показывая границы Африки. Вася позабылъ или не могъ слдовать совтамъ Гордія, устремлять глаза безъ смысла, но сдвинувъ брови, на учителя или на доску; поэтическая головка Васи въ это время занята солнечными часами, имъ самимъ придуманными, — и глаза его не смотрятъ на доску, а наблюдаютъ тнь на стн отъ рамы окна. Тнь рамы замтно приближается къ черточк карандаша на стн.