— Теб жарко, Гордюша? спросила двушка, глядя на раскраснвшееся лицо Могутова, варившаго раки.

— Есть тотъ грхъ, Леля! отвчаетъ онъ, поднимая крышку съ чугуна и силясь сквозь паръ заглянуть внутрь его. — Зато, напослдки, что ни на есть съ наилучшей отличкой сварю матери рачковъ.

— Ну, что-же дальше? спросилъ онъ немного погодя, утирая потъ съ лица рукавомъ рубахи и посмотрвъ на двушку, глаза которой пристально и серьезно смотрли на него.

Она разсказывала ему предъ этимъ свой разговоръ съ матерью вчерашней ночью.

— Что дальше? Мать хочетъ замужъ выходить, не моргнувъ бровью и продолжая серьезно смотрть на брата, сказала двушка.

— Ты не шутишь? Разсказывай по порядку, Леля, сказалъ онъ, окинувъ взглядомъ лицо двушки и, по ею серьезности, ршивъ, что она не шутитъ.

— А вдь теб скучно будетъ безъ братца? хорошо копируя голосъ матери, начала она продолжать свой разсказъ.

— Ничего, мать. Я буду часто писать къ Гордюш, онъ тоже будетъ писать мн длинныя письма, буду продолжать учиться, работать, — ну, и незамтно пройдетъ четыре года.

— Шабашъ! крикнулъ Могутовъ. — Пускай теперь ихъ внутреннимъ огнемъ доваритъ, и будутъ раки съ преразотличнйшей отличкой! и онъ началъ поспшно выгребать толстой палкой горящія щепки изъ-подъ чугуновъ.

— Будемъ слушать дальнйшее повствованіе, сказалъ онъ, затушивъ огонь подъ чугунами и, сильно раскраснвшійся, подошелъ подъ тнь яблони и легъ, какъ и двушка, бокомъ и вытянувшись, лицомъ къ ней.

— Смотри, дитятко! Питеръ — городъ большой, отъ насъ не близкій, а за четыре года много воды утечетъ въ море.

— Что-жъ ты хочешь, мать? спросила я, сама не знаю почему, сердито.

— Сынокъ-то у меня, а у тебя братецъ, что и говорить, — хорошій, спасибо ему, а только, боюсь я, — не къ добру все это.

— Что не къ добру, мать? испуганно спросила я.

— Да то, что на барышню ты у меня стала походить. При нашихъ-то достаткахъ, да при нашей работ,- какой прокъ съ того? Какъ-бы, сохрани Царица Небесная, горя и слезъ не было отъ того?

Она остановилась и стала прислушиваться къ лаю собаки на двор. Онъ все время смотрлъ на нее. Она лежала все въ томъ же положеніи, вытянувъ ровно свой станъ и склонивъ голову на пальцы руки, упертой локтемъ въ землю.

— Какая она красавица! думалъ онъ. Сейчасъ скажу, что я люблю ее, какъ сорокъ тысячъ братьевъ вмст любить не могутъ….

Онъ не замтилъ, что это фраза Гамлета, онъ силился начать говорить, но робость, стыдъ, забившееся вдругъ сердце, сковали его уста, и онъ молча только смотрлъ на нее и любовался ею. Любовался ея тонкими, свтлыми, мягкими волосами, гладко причесанными спереди и отчетливо окаймлявшими большой, гладкій и ровный лобъ, незамтно сливавшійся съ прямымъ, немного расширеннымъ на конц носомъ; любовался большими, темно-голубыми глазами, которые, казалось, длаются все боле и боле и, изъ-подъ длинныхъ, неподвижныхъ, темныхъ рсницъ, все серьезне и внимательне смотрятъ на него, блестя мягкимъ, покойнымъ, нжнымъ, манящимъ, темно-голубымъ свтомъ, какъ свтъ луны, когда она въ зенит, когда на неб нтъ ни одной тучки и когда луна, какъ будто, вся погруженная въ глубокую думу, плыветъ по небу спокойно, ровно, какъ-бы не замчая сама своего движенія; любовался свжими, розовыми губами, крупными ямками щекъ, дышащихъ свжестью, молодостью и румянцемъ здоровья; любовался всмъ корпусомъ съ почти уже сформировавшеюся грудью взрослой двушки.

— Какого горя, мать? спросила я, а у самой грудь чего-то сжало и сердце забилось скоро.

— А такого горя, дитятко, что теперь тебя замужъ за простаго человка и насильно не выдашь, а благородные женихи не про насъ. Разв бракъ какой, пьянчушка или голь непроглядная, польстится на дочь торговки, что съ солдатомъ прижита!

— Къ чему ты это говоришь? сердито спросила я, а самой плакать хочется.

— А къ тому, дочка, что и теб, и мн очень бы хорошо было, коли бы Гордюша да женился на теб. Бросилъ бы хать въ Питеръ: не маленькій, чуть не двадцать лтъ, пора и перестать учиться. Началъ бы служить тутъ, на теб бы женился, я бы при васъ жила и торговлю не бросила бы. А то вдь, коли Богъ и пошлетъ теб счастья, благословитъ на бракъ и съ путнымъ благороднымъ чиновникомъ, — мн все не жить съ вами. Нешто позволитъ благородный торговать мн на базар, вмст-то жимши съ вами? А мн безъ торговли — смерть.

— Я не пойду замужъ, мать, сказала я.

— Придетъ время захотть, такъ пойдешь…. Врно слово, дитятко, говорю, забудетъ Гордюша въ Петербург тебя. Много, годъ попомнитъ, а тамъ и лови журавля въ неб…. Вдь онъ тебя любитъ?

— Да, мать, сказала я, а сама все слышу, что она говоритъ, а понять не понимаю, только страшно чего-то.

— Ну, и пущай бы женился. Ты, слава Богу, не малый ребенокъ: я, въ твои лта, чуть не матерью была. Ты бы сама, сказала Гордюш: женись, молъ, Гордюша на мн.

— Онъ ни на комъ не женится, мать! горячо сказала я. — Онъ далъ себ слово никогда не служить и не лгать, а женитьба — ложь. Разв можно дать клятву предъ Богомъ, при народ, записавъ свою клятву въ книгу, что весь свой вкъ мужъ будетъ любить жену, а жена мужа!

— А то какъ же! Удивленно спросила мать и сильно при этомъ вздохнула.

— Какъ? разгорячась начала я, забывъ, что недавно хотла плакать. Нужно всегда быть свободнымъ человкомъ и не связывать себя клятвами! Нужно любить человка, пока онъ заслуживаетъ любви, и бросить, уйти отъ него, если онъ сдлается сволочью. А разв можетъ сдлать это мужъ съ женою, а жена съ мужемъ при брак? Ихъ полиція заставитъ жить вмст.