И въ воображеніи Могутова рисуется страшная адская бездна, пылающая огнемъ, но въ ней нтъ свта, и только сумракъ печальный едва-едва озаряетъ ее; въ нее не проникаютъ надежда, вра, любовь; и только одн безконечныя муки царятъ въ этой юдоли терзаній и бдствій. Среди этой ужасной тюрьмы блуждаетъ безсмертный взоръ сатаны и замчаетъ весь ужасъ, безобразіе и дикость окружающаго его пространства, замчаетъ тьму подобныхъ себ духовъ, мучимыхъ и терзаемыхъ огненной бездной, замчаетъ, вблизи себя, равнаго себ по сил, Вельзевула, — и, среди этой огненной пучины, среди поверженныхъ во прахъ сонма духовъ, раздается могучій голосъ сатаны.

Онъ пораженъ угрюмымъ видомъ Вельзевула, онъ грустить при вид страданій въ бездн тьмы духовъ, послдовавшихъ за нимъ въ возмущеніи противъ самодержавія Бога и теперь раздляющихъ съ нимъ паденіе и бдствіе; но ни ужасная сила Бога, ни то, что во гнв можетъ еще боле страшнаго придумать побдитель, — ничто не принудитъ его измниться. Да и къ чему? Проиграна битва, но не все съ нею! Судьба дала имъ всмъ божественную сущность, они никогда не могутъ погибнуть, ихъ умъ просвтленъ неудачей, они стали осторожнй, — такъ неужели они не могутъ съ новой надеждой начать вчный бой съ самодержавіемъ Бога? Вдь Богъ только сильне ихъ по оружію, но они могутъ нападать не только открытою силою, но и хитростью тайной.

И изъ огненной бездны летитъ сатана, не тотъ сатана, безобразный видъ котораго пугаетъ въ дтств, не страшный чертъ картинъ страшнаго суда въ церквахъ, не хитро-плутовато-дураковатый чертъ народныхъ сказокъ, — нтъ! Тяжелымъ щитомъ его плечи покрыты, изъ стали эфирной была его броня, огромныхъ размровъ и круглаго вида, она покрывала погибшаго станъ весь, сіяя подобно ночному свтилу. Равнялось копье его сосн громадной, въ Норвегіи взятой для мачтъ корабельныхъ, оно было тростью въ рукахъ его мощныхъ…. Онъ зоветъ падшихъ духовъ изъ бездны и говоритъ имъ рчь, полную ласки, похвалы и вры въ ихъ силы, полную ободряющаго юмора и шутливой угрозы врагамъ, — и духи ринулись изъ адской пропасти за сатаной и вс собрались на огненной земл. И вотъ, съ минуты созданья творцомъ человка, еще никогда и нигд не бывало собранія такой многочисленной силы. Вс силы военнаго міра земнаго, сравнительно съ грознымъ тмъ полчищемъ духовъ, казались бы кучкою лишь муравьиной, которая въ бой съ журавлями вступаетъ.

И среди этого блестящаго воинства — ихъ вождь, сатана, выше всхъ ростомъ, смло стоитъ съ гордо поднятой головой. Лице его носитъ слды недавней битвы: оно страшно изрыто молніями, изъ-подъ нависшихъ бровей, глаза сверкаютъ гордостью, злобой и надеждой на отмщеніе; но, вмст съ тмъ, въ его глазахъ свтились состраданіе и грусть, когда онъ, при вид несмтнаго полчища духовъ, невольно вспоминалъ, что вс они чрезъ него низвергнуты съ неба. Онъ подаетъ знакъ, что хочетъ говорить; духи приближаются къ нему, но три раза уста открываетъ духъ падшій и три раза изъ глазъ его льются горячія слезы.

Наконецъ, объ пересиливаетъ чувство состраданія, и однимъ только чувствомъ безстрашнаго полководца полна его рчь: о, вы миріады духовъ безконечныхъ! О, силы, съ которыми можетъ сравниться своимъ всемогуществомъ только Всевышній! Вы сражались въ недавней битв съ честью и славой, но вы проиграли битву…. Но разв могъ самый высокій умъ предвидть, чтобы такая несмтная сила безсмертныхъ могла когда-либо узнать пораженіе? Кто, даже теперь, посл испытанной неудачи, можетъ подумать, что это войско, сверженное съ высоты неба, не можетъ опять своей собственной силой возвратиться назадъ, въ предлы отечества? Разв можетъ хотя одинъ, изъ всего воинства Бога, сказать, что вы проиграли упорную и страшную битву вслдствіе моихъ ошибочныхъ совтовъ, или вслдствіе моей трусости, испуга въ опасную минуту? Нтъ! Самодержавный Богъ царствовалъ мирно, только одна пышность была признакомъ его божественной власти, отъ всхъ были скрыты тайныя силы, поразившія насъ во время битвы, — и мы имли право заключить, что онъ, повелитель, сидитъ на трон, какъ царь и Властитель небесный, только потому, что на то была наша воля, а не собственныя его достоинства, слава о которыхъ терялась въ такомъ отдаленномъ времени, что скоре приписывалась ему только по привычк. Это дало намъ смлость возстать и это было причиной нашего пораженія…. Но мы теперь знаемъ Его силу, мы не будемъ стремиться искать новой битвы, не будемъ возбуждать врага къ нападенію. Теперь намъ разумне дйствовать надо. Чего невозможно исполнить силой, то можно сдлать обманомъ и хитростью, и пусть тогда научится Онъ, что тотъ, кто лишь силой одной управляетъ, можетъ врага покорить въ половину. Пространство наводитъ на мысли о новыхъ мірахъ; да и было когда-то преданіе на неб, что Онъ намренъ былъ создать новый міръ и тамъ поселить какое-то племя, нжно имъ любимое. Туда-то, въ міръ новый, должны мы стремиться и сдлать его убжищемъ нашимъ…. Но мы не можемъ, во всякомъ случа, покориться! Пусть будетъ война и война безконечно!..

И въ воображеніи Могутова рисуется классный залъ. За кафедрой сидитъ Красновъ. Онъ провелъ рукою но волосамъ, приподнялъ голову отъ книги, обвелъ слушателей, какъ бы желая узнать ихъ мысли и чувства, своими живыми фосфорическими глазами, и началъ говорить плавно, громко, хотя глухо, безъ искусственнаго пафоса и жестовъ, но съ горячимъ увлеченіемъ.

У человка всегда было дв цли въ жизни: съ одной стороны, стремленіе къ наслажденію жизнью, къ удовлетворенію своихъ физіологическихъ потребностей; съ другой — стремленіе познать окружающее, отъ окружающаго перейти къ боле далекому, отъ земли къ небу и, наконецъ, проникнуть въ глубь самаго неба. Постепенно шли впередъ люди въ познаніи земли и неба и постепенно составляли изъ своихъ знаній ученіе о земл и неб. Изъ изученія земли люди все боле и боле извлекали удобства для жизни физической, а изъ изученія неба они составляли себ религіи, составляли себ идею бога, — того идеала, приблизиться къ которому невольно стремится человкъ. Вы знакомы уже съ религіями народовъ, знаете, что вс эти религіи — созданіе ума человческаго. Знанія людей шли впередъ, — и измнялись идеалы, измнялись религія. Но среди всхъ религій есть одна, вчная, неизмнная, истинная религія, религія нашего Бога, разъясненная Христомъ. Сатана Мильтона не похожъ на злаго духа нашей религіи, но Мильтонъ и не имлъ желанія иначе толковать истины священнаго писанія, какъ и Дантъ не имлъ этой цли; хотя адъ Данта ближе къ аду священнаго писанія, чмъ сатана Мильтона къ злому духу. Мильтонъ взялъ только сюжетъ изъ священнаго писанія, и его поэма, при сверхъестественномъ содержаніи, полна человчностью. Сверхъестественные герои поэмы близки намъ, возбуждаютъ живое участіе къ себ, потому что въ нихъ, при сверхъестественныхъ формахъ, живетъ человческая душа. Мильтонъ, какъ я уже сказалъ, былъ смлый борецъ за благо народа, врагъ деспотизма и насилія, и онъ, какъ бы свою собственную душу, свой идеалъ изобразилъ въ сатан. Какъ самъ Мильтонъ возставалъ противъ деспотизма Карла I, ревностно и упорно защищалъ свободу и народъ, презиралъ низкопоклоничество, любилъ трудъ, предпочиталъ бдность, неволю и гоненія стсненію своихъ убжденій, такъ и его сатана возсталъ противъ небесной автократіи, былъ сброшенъ въ адскую пропасть и тамъ, среди огненной пучины, имя врагомъ самого Бога, онъ не испугался, не упалъ духомъ, не измнилъ ни на минуту своихъ убжденій, остался мужественнымъ, смлымъ, готовый первый жертвовать собою для общаго блага и, вмст съ тмъ, любящій, понимающій горе другихъ, готовый плакать и страдать по ближнему. Это не сатана — врагъ людей, а другъ всего притсненнаго, поклонникъ свободы, мужественный боецъ за правду, великій полководецъ въ войн за народное благо. Это идеалъ, который имлъ вліяніе на всю Европу, которому невольно сочувствуешь, которому хочешь невольно подражать, въ которомъ живетъ любовь въ свобод, правд и добру, какъ это все жило въ душ самого Мильтона….

Раздался звонокъ. Классъ кончился. Изъ-за кафедры встала худая фигура Краснова. Онъ направился къ выходу изъ класса, и, вдругъ, кашель, глубокій, долгій кашель, душитъ его, заволакиваетъ слезами его живые глаза и покрываетъ его худое лице красными, чахоточными пятнами, — а кучка гимназистовъ стоитъ, какъ пораженная….

Жалкій вы плакса, господинъ Перехавшій! громко сказалъ Могутовъ и еще боле плотно укрылся одяломъ, желая заснуть. Но вмсто сна, образъ другаго учителя и сцены изъ его жизни начали носиться въ его голов.