Илларіонъ Сергевичъ Сидоровъ, учитель естественной исторіи, былъ хорошо сложенный, боле средняго роста, лтъ подъ тридцать, блондинъ, съ красивымъ, веселымъ, какъ-бы улыбающимся лицомъ. Онъ кончилъ курсъ въ педагогическомъ институт вмст съ Добролюбовымъ, который былъ его товарищемъ и другомъ. Онъ часто спрашивалъ учениковъ, толково разъяснялъ и поправлялъ ошибки, облегчалъ память нагляднымъ, насколько имлъ возможность, преподаваніемъ естественныхъ наукъ; но когда онъ водилъ учениковъ на ботаническія экскурсіи, когда, какъ исправляющій должность инспектора, все послобденное время проводилъ въ пансіон,- онъ съ любовью, съ увлеченіемъ, горячо разъяснялъ имъ ихъ вопросы, длился съ ними своими мыслями, давалъ имъ читать новые журналы и книги, охотно слушалъ, опровергалъ и разъяснялъ фантазіи и мысли, зарождавшіяся въ молодыхъ, горячихъ головахъ гимназистовъ. Его ученики уважали, какъ Краснова, любили, какъ Іоанова, врили, какъ тому и другому вмст, и довряли, какъ другу, какъ нян!

Начало весны. Въ класс свтло, и лучи солнца робко проходятъ чрезъ оконныя стекла, шалятъ зайчиками на потолк и стнахъ. Сидоровъ, стоя около передней парты, разсказываетъ о кактусахъ, о ихъ причудливыхъ формахъ, о ихъ листьяхъ-иглахъ, о ихъ громадной величин, о кактусовыхъ лсахъ въ жаркихъ странахъ, о роскошномъ цвтк кактуса, о вкусномъ сок внутри громаднаго кактусоваго плода, о томъ, какъ оригинально и искусно животныя жаркихъ странъ умютъ и любятъ пользоваться сокомъ этихъ плодовъ, — и вдругъ, когда въ головахъ учениковъ рисовались пышные, поразительно красивые лса и картины Африки, до ихъ слуха доходитъ слезливый, родящій, жалобный голосъ ребенка, ведомаго на скуцію.

— Простите! Ей-Богу, это не я! Ей-Богу, не я!

Сидоровъ вздрогнулъ, глаза его сверкнули гнвомъ и онъ, не докончивъ фразы, скоро вышелъ изъ класса.

Потомъ гимназисты, узнали, что Сидоровъ отнялъ у надзирателя ученика и, со словами: пороть стыдно и гршно, отослалъ гимназиста въ классъ; что по поводу этого случая собранъ былъ педагогическій совтъ, что на совт Сидорову пришлось просить извиненія у надзирателя и учителя, пославшаго ученика на порку; что на этомъ же совт, благодаря горячимъ рчамъ и доказательствамъ Сидорова и Краснова, благодаря согласію съ ихъ рчами Іоанова, принято ршеніе, прибгать къ розг только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ.

Въ гимназіи перестали пороть. Не знаю, отмнена-ли теперь порка въ гимназіяхъ de jure, но de facto порка теперь не существуетъ [2] ; но во времена, описываемыя здсь, въ начал шестидесятыхъ годовъ, она царила въ гимназіяхъ, по крайней мр, на юг Россіи, и въ русской литератур еще только-что раздался голосъ Добролюбова о всероссійской гимназіи, разрушаемой розгою. Понятно поэтому, что протестъ Сидорова противъ розги былъ великъ въ глазахъ учениковъ, какъ наглядный примръ чего-то въ род героизма.

Не скоро дошло до юга Россіи вяніе новой жизни, жажда реформъ, обхватившія русское общество посл крымской войны; но за то скоро дошло до него реакціонное направленіе, обуявшее сейчасъ посл начала польскаго возстанія, казалось, еще боле горячо русское общество, чмъ прежняя жажда перемнъ и реформъ. Могутовъ былъ въ седьмомъ класс, ему оставалось только полгода до окончанія курса, когда отразилось реакціонное направленіе и на С-ской гимназіи. Прежде всего., бывшій инспекторъ, Терзаевъ, какъ его называли гимназисты, назначенный директоромъ въ К-скую гимназію, того же учебнаго округа, какъ и С-ская, по пути, захалъ въ городъ С-ль и прожилъ въ немъ три дня. Ухавъ три года назадъ сильно сконфуженнымъ, Терзаевъ теперь, въ эти три дня, какъ-бы желая изгладить изъ памяти гражданъ города воспоминаніе о некрасивомъ своемъ отъзд, бывалъ везд съ высоко поднятой головой, съ гордымъ взглядомъ, съ выраженіемъ лица и всей фигуры, ясно говорящими, что онъ теперь большая, очень большая птица. Ему захотлось побывать и въ гимназіи: вдь гимназисты видли его паденіе, такъ пусть же они увидятъ и его торжество. Онъ выбралъ для посщенія воскресный день и, прежде всего, пожаловалъ въ гимназическую церковь. Изъ церкви онъ пожелалъ пройтись по гимназическимъ заламъ, и свободные отъ занятій гимназисты, привыкшіе уже не бгать страха ради отъ глазъ директора, слдили, какъ Іоановъ, вмст съ нимъ, ходилъ по заламъ, дортуарамъ и классамъ гимназіи. Іоановъ, какъ всегда, былъ ровенъ и спокоенъ, а голосъ Терзаева, сильно отзывающійся востокомъ, еще громче, чмъ въ оны дни, раздавался по заламъ.

— Все осталось по старому, а я думалъ не узнать С-ской гимназіи! Только одно существенное измнилось, вижу: вынесены изъ рекреаціонной залы изображенія почившихъ монарховъ. Я вижу только благополучно царствующаго императора; но нтъ уже представительницы великаго и пышнаго времени — Екатерины, нтъ ея наслдника — Павла, нтъ Александра-Благословеннаго, нтъ, даже, суроваго блюстителя правды и порядка — Николая I. Вы замнили ихъ географическими картами и прекрасными картинами библейской исторіи?… Отличныя картины! но мн лучше нравится въ свободное время имть предъ глазами изображенія великихъ монарховъ и, глядя на нихъ, вспоминать дла недавняго прошлаго…. Знаете, очень поучительно прошлое! Какой постепенный прогрессъ виднъ въ жизни! Какъ недолговчны скачки впередъ, какъ они грозны въ начал и какъ смшны въ конц концовъ!

— Портреты покойныхъ императоровъ и императрицы Екатерины помщены въ зал совта. Эти картины недавно пожертвованы гимназіи, и, мн кажется, полезно дтямъ смотрть на нихъ и припоминать по нимъ священное писаніе, тмъ боле, что я засталъ портреты покойныхъ императоровъ сильно попорченными сыростью залы.

— Безспорно, безспорно! Особенно когда портреты перешли въ залу совта. Намъ даже необходиме почаще смотрть на нихъ и при этомъ вспоминать факты недавняго прошлаго! Я въ К-ской гимназіи непремнно заведу такой-же порядокъ. Вкъ живи, — вкъ учись!.. Ха, ха, ха!

Они вошли въ классный залъ пансіонеровъ и поровнялись съ небольшой кучкою гимназистовъ старшихъ классовъ, стоявшихъ около надзирательскаго стола, за которымъ, разговаривая съ учениками, стоялъ Сидоровъ и старшій надзиратель пансіонеровъ, бывшій въ этой должности и во времена Терзаева. Сидоровъ прервалъ разговоръ и своимъ обыкновеннымъ, свтлымъ взглядомъ посмотрлъ на проходившихъ мимо стола Іоанова и Терзаева, лице котораго теперь покрылось еще боле самодовольной улыбкой.

— А, Илларіонъ Сергевичъ! Вы кажется меня не узнаете? А я, представьте, чуть было не прошелъ, не поздоровавшись съ вами! Здравствуйте! И рука Терзаева слегка отдалилась отъ туловища, но, вроятно, не замтивъ подобнаго движенія со стороны руки Сидорова, не двинулась дале.