Кобзарь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Шевченко Тарас Григорьевич
Шрифт:

[Орская крепость, 1847]

«А ну-ка, вновь стихи писать…»

Перевод Н. Брауна

* * *
А ну-ка, вновь стихи писать! (Тишком, конечно.) Ну-ка снова, Покуда пряжа на основе, Старинку божью лицевать. А сиречь… Как бы вам сказать, Чтоб не солгать… А ну-ка, снова Людей и долю проклинать! Людей — чтобы нас узнали Да нас уважали; Долю — чтоб она не спала Да нас охраняла. А то глянь, что натворила: На распутье кинув, Прочь ушла — и горя мало, А он, сиротина, Молодой да седоусый, Все еще мальчонка! Он побрел себе тихонько Чужою сторонкой За Урал. И очутился В пустыне, в неволе… Как тебя не проклинать мне, Лукавая доля? Проклинать тебя не стану, А буду скрываться За валами да тихонько Песней утешаться, Тосковать и дожидаться, Как гостя, в неволю Из-за Днепра широкого Тебя, моя доля!

[Орская крепость, 1848]

«Топор был за дверью у господа бога…»

Перевод Н. Ушакова

{256}

* * *
Топор был за дверью у господа бога. (А бог тогда с Петром ходил И чудеса везде творил.) Беды-кары строгой Кайсак не предвидел, Топор он похитил У господа бога И решил в дуброве Дровец заготовить; Наметил дерево — и тюк! Как вырвется топор из рук — И страх и горе: косовица Тут началася, и валиться Деревья разные пошли, Дубы столетние легли, Как травы под косой; а пламя И дым закрыли облаками Святое солнце от земли — И стала тьма, и от Урала И до Тингиза, до Арала [16] Кипела в берегах вода. Пылают села, города, Рыдают люди, звери воют, Спешит укрыться все живое В снега сибирские. Семь лет Косьба господня бушевала, Пожарище не угасало И мерк от дыма божий свет. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В воскресный день восьмого лета Над степью в дольней дали этой Святое солнышко взошло, Все в белом, как дитя, одето. Где город был или село — Теперь их и в помине нету, И пепел ветром разнесло, Пустыня, как цыган, чернела; Но, колыхаясь, зеленело В пустыне дерево одно. И краснеет средь пустыни На обожженной красной глине Колючий всяческий сорняк, Да кое-где ковыль с осокой Чернеют в рытвине глубокой, Да дикий изредка кайсак Проедет в гору на убогом, Измученном верблюде тут. И сразу чудеса пойдут: Заговорит пустыня с богом, Верблюд заплачет, а кайсак Нахмурится и грустно взглянет На степь и на Кара-бутак [17] . Сингич-агач [18] кайсак помянет, Тихонько спустится с горы И сгинет в глиняной пустыне…

16

Аральское море. (Прим. Т. Шевченко.)

17

Небольшая река. (Прим. Т. Шевченко.)

18

Одно дерево. (Прим. Т. Шевченко.)

_____
Лишь одинокое в долине, В степи, при дороге, Дерево стоит большое, Позабыто богом, И топором не тронуто И божьим пожаром, И шепчется с долиною О времени старом. И кайсаки почитают Дерево святое, Любоваться приезжают Зеленой листвою И молятся под деревом, Его умоляя, Чтобы поросли пустило В их убогом крае.

[Орская крепость, 1848]

Варнак

Перевод Я. Городского

{257} Блуждая по чужой земле, Я встретил деда над Елеком{258}. Он дряхлым был — тот наш земляк И недомученный варнак. Мы как-то в поле повстречались Со стариком и заболтались В то воскресение. Старик Припоминал Волынь святую И волю-долю молодую, Свое минувшее. И мы Сидели на траве, за валом, Рассказывали о бывалом, Делясь друг с другом. «Долог век, — Старик промолвил, — все от бога! Все! Ведь без господа немного Содеет грешный человек! Лишь одному тебе признаюсь: Я даром загубил свой век. Но я живу — не обижаюсь, Ни от кого я не стараюсь Чего-нибудь добиться. Так, Мой сын и друг ты мой единый, Так и умру в степях чужбины, В неволе…» И старик варнак Заплакал, отвернувшись. Братец! Пока живет надежда в хате, Пускай живет, не выгоняй. Пусть холодный кров порою Согреет в морозы, Пусть из старых глаз прольются Молодые слезы; И, умытое слезами, Сердце возродится И помчится, будто птица, В край родной помчится! «Да, многого уже не стало! — Сказал старик. — Воды немало Из Иквы [19] [в море] утекло. {259} Над Иквой высилось село, И в том селе лишь для страданий, Лишь на погибель вырос я, — Судьба проклятая моя!.. В селении у старой пани Два сына славно жизнь вели (В одних годах они со мною), И пани старая в покои Взяла меня к сынкам. Росли, Росли барчата, подрастали, Ну как щенята. Искусали Не одного меня они. Настали и ученья дни Для панычей. Я с панычами Писать учуся — и слезами Письмо лилось и кровью! Как Нас, что дешевле их собаки, Письму учить?! Молиться богу Да за плугом спотыкаться — Вот твоя дорога, Твой удел, бедняк-невольник, И вся твоя доля. Вот так я выучился, вырос, Прошу себе воли — Не пускает… Хоть в солдаты Сдала б меня, что ли! Не сдает. Что делать? Взялся Я пахать сначала. А пани деток в гвардию Поопределяла… Пора тяжелая настала! Настали тяжкие лета! Ходил за плугом я немало. Я был убогий сирота; А у соседа подрастала Батрачка-девушка. И я… Судьба несчастная моя! О, господи! она, мой боже, Была почти дитя. Негоже Нам осуждать твои дела, Судить святое провиденье! Та девушка лишь на мученье И на погибель мне росла. Не удалось и наглядеться, А думал я утешить сердце: Жениться, жить и не тужить, Людей и господа хвалить! А вышло… Мы обнов купили, Хмельного пива наварили — Не довелося только пить. Друг барыни, старик блудливый, Украл обновы, розлил пиво, Пустил покрыткой в божий свет Ту девушку… Прошло, что было. И вспоминать не надо. Нет! Прошло и не вернется боле… Забросил я и плуг и поле, Забросил хату, огород, — Нечистая, должно быть, сила Стать писарем мне пособила. То так, то сяк проходит год. Пишу себе, с людьми братаюсь Да верных хлопцев подбираю. Прошел второй. И панычи На третье лето посъезжались, Уже засватаны. Мои Барчата свадьбы дожидались, Но с картами не расставались И девушек, как бугаи, В своем сельце перебирали, — Известно, панычи. И мы Той свадьбы дожидаться стали. На троицу и обвенчали Торжественно и пышно их — Двух панычей, поляков наших — В домашнем их костеле. Краше Венчания и молодых Сам бог не видывал великий, А мы и видеть не могли… Раздались музыка и клики, Панков с венчанья повели В их благолепные покои. А мы навстречу. Панычей Зарезали и всех гостей. Умылась свадьба не простою — Господской кровью. В этот час Никто не смог уйти от нас. Католики, как поросята, В грязи валялись. Ну, а мы? Управившись, пошли ребята Искать убежища. Нашли Лесную хату что палаты… Нам в темных рощах и лесах, В степях широких и ярах Крутых была повсюду хата! Там веселились мы когда-то, И отдыхали тоже там. Меня хозяином избрали, И с каждым днем семья росла, Уже до сотни вырастала. А поросячья кровь текла! Я резал все, что паном звали, Без милосердия и зла, — Я просто резал… Сам не знаю, Чего хотел я в эти дни. Ходил три года я с ножами, Ходил, как во хмелю мясник. К слезам, и крови, и пожарам — Я ко всему давно привык. Младенца насадив на пику, Его я жарил на огне, Шутил с паненкой белоликой: Распнешь нагую на коне И пустишь в степь. Всего, всего тогда бывало, И все постылым стало мне… Изнемог я, тяжко стало В вертепах томиться. Думал сам себя зарезать, Со светом проститься, И зарезал бы, но диво Тут со мной случилось. Для меня, злодея, небо Зарей озарилось. Из лесу с ножом я вышел Раз под Броварами, Чтоб зарезаться. И вижу Киев пред глазами. Будто в воздухе повис он, Святые сияют Храмы, словно с самим богом В беседу вступают. Я смотрю — и цепенею. Тихо зазвонили В Киеве — как бы на небе… О боже мой милый, Сколь ты дивен. И я плакал, До полудня плакал… И легко мне сразу стало: И малого знака Прежней тоски не осталось, — Как переродился… Во все стороны я глянул И перекрестился. Пошел себе тихо в Киев Святым помолиться Да суда просить людского, Людям поклониться».

19

В оригинале пропущено.

[Орская крепость, 1848]

[Петербург, 1858]

«Ой, гляну да погляжу я…»

Перевод Н. Сидоренко

{260}

* * *
Ой, гляну да погляжу я На степь и на поле: Может, даст бог милосердный Хоть под старость волю? Пошел бы я на Украину, К родимому дому, То-то были б дома рады Бедняге седому! Смог бы малость отдохнуть я, Богу помолиться; Там бы… да подумать страшно: Этому не сбыться. Как в неволе, без надежды Жизнь прожить? Не знаю. Друзья мои, научите, — Голову теряю!

[Орская крепость, 1848]

«Не дай ты никому того же…»

Перевод Н. Сидоренко

* * *
Не дай ты никому того же, Что мне, старому, дал, боже, — На чужбине, без свободы Понапрасну тратить годы. По лугам-степям пойду я, Разгоню кручину злую. Только вот беда какая — Погулять-то не пускают.

[Кос-Арал, 1848]

[Цари]

Перевод Л. Вышеславского

{261} Сестрица бога Аполлона! Когда б случайно вы хоть раз, Старушка, навестили нас И, как бывало во дни оны, Возвысили б свой божий глас До оды пышно-величавой, Я тоже начал бы, пожалуй, Особ высоких воспевать. А то, уж если вам сказать Чистосердечно, по-простому, Мне надоели мужики, Покрытки все и барчуки; Хотелось бы мне сбить оскому На главах батюшек-царей, На всех помазанниках божьих… Да не решусь, а коль поможешь, Покажешь мне, как тех гусей Ощипывать, то я, быть может, За чуб схвачу рукой своей Святопомазанников этих. Покиньте же святой Парнас, Побудьте здесь, на грешном свете, И старенький свой божий глас Возвысьте, тетенька. И складно И ладно, ну хотя бы раз, Хоть на минуту напоказ Всех венценосцев выставляя И ничего не пропуская, О них расскажем. В добрый час Начнем, советчица родная!