— Ахъ! Сюзи, какъ я васъ люблю! — воскликнула Симона, бросаясь на шею миссъ Севернъ. — Знаете, у меня нтъ больше горя, у меня вра въ васъ и въ будущее!… И мы будемъ счастливы, даже въ Америк, очень счастливы… Онъ такъ меня любитъ, Поль! А я, какъ я люблю его!… Ахъ! Сюзи, вы увидите, какая изъ насъ будетъ милая пара!

Сюзи улыбалась, довольная; неожиданно она чувствовала себя снисходительной и мягкой къ этой прекрасной радости любви, сіяніе которой она видла нкогда на лиц Терезы и надъ которой она тогда охотно бы посмялась, хотя съ нкоторой горечью…

Когда Симона ее покинула, когда она очутилась одна, она закрыла глаза въ какомъ-то восхищеніи.

И однако, минуты казались ей длинными. Она прислушивалась, думая услышать шаги, его шаги, которые она знала теперь. Она спрашивала себя, какія слова были у Мишеля на устахъ и въ глазахъ въ минуту, когда вошла Симона?

Если онъ вдругъ войдетъ, сядетъ на то же мсто, гд онъ ей читалъ строфы къ Ев, и скажетъ то, что онъ только что, можетъ быть, думалъ! „Я васъ люблю, Сюзи; я забылъ ту прекрасную графиню Вронскую, для меня существуетъ только одна женщина на свт — и это вы… моя дорогая маленькая невста, мое дорогое дитя, я васъ люблю!“ О! если бы онъ сказалъ эти слова или другія подобныя, которыя Сюзанна не могла предвидть, если бы онъ сказалъ что нибудь такое, чего не знала Сюзанна, что было бы очень необычно и очень пріятно въ его устахъ.

И у нея явилось сильное желаніе услышать эти ршающія слова, но также и такой страхъ, что она слышала уже себя, произносящей очень быстро при вид Мишеля первыя пришедшія ей умъ банальности, чтобы отсрочить моментъ, призываемой ею всей душой.

Въ волненіи ожиданія она замтила вдругъ письма, переданныя ей Антуанеттой, и разсянно распечатала конвертъ, попавшійся ей подъ руку. Ея взглядъ упалъ на тонкую веленевую бумагу цвта кремъ, затмъ быстро перебжалъ на подпись, и щеки ея поблднли.

— Графиня Вронская! — сказала она почти громкимъ голосомъ.

Одно мгновеніе она колебалась, но только одно мгновеніе. Пусть та, которая никогда не гршила, броситъ въ нее первымъ камнемъ!

Письмо начиналось слдующими словами:

„Мой другъ…“

Сюзанна хотла знать, она прочла:

„Барбизонъ, пятница.

„Мой другъ!

„Не правда ли я могу васъ такъ называть? Бываютъ часы, когда пріятно разсчитывать на истинную дружбу! Я въ Барбизон, пробуду два дня. Мн бы хотлось васъ видть. Видть васъ, чтобы попросить Вашего совта, поговорить съ вами по длу, представьте себ! Я, ненавидящая дла; но что подлаешь! Я стремлюсь въ эту минуту обратить въ деньги то немногое, чмъ я владю, и я чувствую себя очень одинокой, очень покинутой, не имя другихъ совтовъ, кром совтовъ моей бдной матери.

„Прізжайте, прошу васъ, подарите мн одинъ моментъ вашей жизни. О! я знаю, что прошлое, бдное прошлое, пробудившееся на одно мгновеніе наканун вашего отъзда на томъ берегу Трувилля, куда привелъ меня случай, теперь вполн умерло между нами; но кое-что однако насъ еще соединяетъ, по странному противорчію; это то, что ни я, ни вы, мы не счастливы, мы не можемъ ими быть… Вы, вы собираетесь отъ безнадежности жениться на вполн вамъ безразличной молодой двушк, на ничтожномъ ребенк, который васъ плохо пойметъ и котораго вы никогда не полюбите; я… я разбила свою жизнь и несу тяжесть своей вины. Она тяжела!

„До скораго свиданія, мой дорогой Мишель, до скораго свиданія, не правда ли?

Графиня Вронская“.

PS. — Не зная вашего личнаго адреса ни въ Париж, ни въ Ривайер, я посылаю мое письмо въ Кастельфлоръ“.

Сюзанна дважды прерывала свое чтеніе, задыхаясь, съ выступившимъ на лбу холоднымъ потомъ. Когда она кончила, она положила письмо подл себя; страстный гнвъ заставлялъ дрожать ея руки. Ахъ! эта женщина! Сюзанна всегда ея боялась. Всегда! Итакъ Мишель видлся опять съ графиней Вронской. Онъ съ ней видлся, будучи уже женихомъ. Онъ ее еще любилъ, разъ одно присутствіе этого созданія „будило прошлое“,разъ онъ заботливо промолчалъ объ этой встрч передъ Колеттой, разъ любимая имъ нкогда женщина осмливалась обращаться къ нему, какъ къ другу, единственному другу!…

Въ лихорадочномъ мозгу молодой двушки мысли обгоняли другъ друга, сталкивались, переходя временами въ слова, фразы, „О! злой, жестокій! Онъ сказалъ, что онъ меня не любитъ, что никогда меня не полюбитъ, что я не сумю его понять!… И это еще раньше, чмъ онъ меня зналъ! Боже мой! какъ злы мужчины… и глупы! Можетъ быть эта Фаустина не красиве и не умне меня. А у нея хватаетъ дерзости писать такимъ образомъ: „Мой другъ, мой дорогой Мишель!“ — какъ будто онъ принадлежитъ ей, какъ будто она иметъ право говорить „мой“! Какъ же я была безумна, думая, что Мишель меня любитъ. Я этому врила… Да, я почти этому врила. Я даже сама начинала его любить, коварнаго, собиралась дать ему замтить, что я его, можетъ быть, люблю; но я его не люблю. Ахъ, нтъ! конечно, я его не люблю. Я его ненавижу. Если онъ думаетъ, что я настолько унижусь, чтобы ревновать его къ графин, онъ ошибается… Но все равно, о! все равно!…“

Въ своемъ гнв бдное дитя не стремилось критически разобрать письмо, оторвавшее ее отъ ея еще неустойчиваго счастья, отдлить истину отъ возможныхъ преувеличеній, но въ особенности установить точную долю вины Мишеля. Она знала, что Мишель вновь видлъ графиню Вронскую, таинственнаго вліянія которой — какъ опасности во тьм, — она инстинктивно опасалась, что онъ говорилъ этой женщин о своей бдной маленькой невст, что онъ говорилъ о ней съ презрніемъ; о!., это было ужасне всего! Сюзанна не могла примириться съ этимъ пренебреженіемъ, высказаннымъ, довреннымъ посторонней личности. Насколько графиня Вронская должна была чувствовать себя увренной въ памяти Мишеля, чтобы призывать къ себ и въ такомъ тон того, которому она нкогда измнила, котараго она покинула, презрнная!… Никогда бы она не рискнула на униженіе получить отказъ. Мишель отправится въ Барбизонъ, еще разъ увидитъ чародйку и тогда… Тогда онъ забудетъ когда-то перенесенную боль и забудетъ бдную маленькую Занну.