— Вы сами скажете, что такого нжнаго, прелестнаго личика вы въ жизни не видали, говорилъ онъ, потпрая руки.

Барбара опять покачала головой.

— Что съ вами, Барбара?

— Ничего, отвчаетъ Барбара, надувшись, не такъ, чтобы очень, чтобы безобразно было, нтъ, только красныя губки какъ будто немножко припухли и кажутся еще красне.

Врядъ ли въ какой нибудь наук ученики достигаютъ такихъ быстрыхъ успховъ, какихъ достигъ Китъ въ наук любви съ тхъ поръ, какъ онъ сорвалъ первый поцлуй. Теперь онъ мигомъ понялъ, въ чемъ дло: онъ читалъ въ сердц Барбары, какъ въ открытой книг,

— Барбара, вы не сердитесь на меня? спрашиваетъ онъ.

— Вотъ что выдумалъ! Чего ради она будетъ сердиться? Какое право она иметъ сердиться? И какъ будто не все равно, сердится она или нтъ! Кто на нее обращаетъ вниманіе?

— Я обращаю вниманіе, говорить Китъ. — Разумется, обращаю.

Барбара не понимаетъ почему, это «разумется»! Китъ стоитъ на своемъ. По его мннію, она должна понимать, пусть только немного подумаетъ.

Барбара думаетъ, но все-таки не можетъ понять, почему это «разумется». И что Христофоръ хочетъ этимъ сказать? Впрочемъ ей надо идти наверхъ, можетъ она нужна тамъ…

— Нтъ, Барбара, не уходите, слушайте, что я вамъ скажу: мы должны разстаться друзьями.

И Китъ слегка удерживаетъ ее.

— Я все время думалъ о васъ, когда сидлъ въ тюрьм. Если бы не вы, мн было бы не въ примръ тяжеле.

Барбара краснетъ, трепещеть, какъ птичка. И какъ это ей идетъ! Какая она хорошенькая!

— Я вамъ говорю истинную правду, Барбара, только не умю выразить это какъ бы хотлъ, говорить Китъ серьезнымъ тономъ. — Я желаю, чтобы вамъ доставило удовольствіе увидть миссъ Нелли только потому, что мн хотлось бы, чтобы и вамъ нравилось то, что нравится мн. Что же касается ея, Барбара, я готовъ былъ бы умереть за нее, увренъ, что и вы привязались бы къ ней на всю жизнь, если бы знали ее.

Эти слова тронули Барбару. Она уже раскаивалась, что выказала такое равнодушіе относительно Нелли.

— Видите ли, продолжалъ Китъ, — я привыкъ и говорить, и думать о ней, какъ о какомъ-то ангел. Когда я мечтаю о томъ, что скоро ее увижу, такъ мн и представляется, какъ, бывало, она выйдетъ ко мн на встрчу, улыбнется, протянетъ руку и скажетъ: «А! это мой добрый, милый Китъ! Какъ я рада тебя видть», или что нибудь врод этого. Я ее воображаю себ счастливой, окруженной друзьями, почетомъ, какъ и подобаеть ей; о себ же я думаю, какъ объ ея старомъ слуг, который горячо любитъ свою милую, добрую госпожу и готовъ за нее въ огонь и въ воду. Мн какъ-то пришло въ голову — и я, признаться, очень испугался этой мысли — что, можетъ быть, она вернется гррдая, неприступная, холодно обойдется со мной — это было бы для меня все равно, что ножъ въ сердце — или не признаетъ меня, будетъ стыдиться знакомства съ такимъ ничтожнымъ мальчикомъ, какъ я; но я сейчасъ же опомнился: такъ думать о ней, значитъ ее оскорблять, и я опять сталъ надяться, что увижу ее такой, какой она всегда была, и тутъ же ршилъ, что буду стараться угождать ей, какъ бывало прежде, когда я былъ ея слугой. Если эта мысль доставляетъ мн счастье, въ чемъ и сомнваться нельзя, то этимъ я опять-таки обязанъ ей и за это еще больше ее люблю и уважаю. Даю вамъ честное слово, Барбара, все, что я вамъ сказалъ — истинная правда.

Барбара вовсе не была капризной или упрямой двушкой. Рчь Кита порядкомъ пробрала ее: ее начала мучить совсть и она кончила тмъ, что расплакалась. Не станемъ загадывать о томъ, къ чему привелъ бы весь этотъ разговоръ, если бы въ эту мннуту не послышался стукъ колесъ, а за нимъ — сильный звонокъ у садовой калитки, который снова переполошилъ весь домъ, стихшій было на нкоторое время.

Въ одно время съ почтовой каретой подъхалъ на извозчик и Чекстеръ. Передавъ жильцу Брасса привезенныя имъ деньги и какія-то бумаги, онъ незамтно смшался съ семьей и, закусывая на ходу — перипатетически, такъ сказать — наблюдалъ равнодушнымъ окомъ, какъ нагружали карету.

— А! и сноббъ детъ! удивился онъ, обращаясь къ м-ру Абелю;- кажется, въ тотъ разъ его не хотли взять съ собой, потому что боялись, что его присутствіе можетъ быть непріятно старому буйволу.

— Кому? переспросилъ м-ръ Абель.

— Старому джентльмену, подравился Чекстеръ, немного сконфузившись.

— А теперь нашъ кліентъ беретъ его съ собой, сухо замтилъ м-ръ Абель. — Въ той деревн, куда они дутъ, живетъ мой дядя, которому старикъ вполн довряетъ, слдовательно эти предосторояености совершенно излишни и они не могутъ своимъ пріздомъ возбудиіъ въ немъ подозрніе.

— Вотъ какъ! Вс нужны, кром меня, разсуждалъ Чекстеръ, глядя въ окно. — Даже снобба предпочитаютъ мн. А я все-таки скажу: если на этотъ разъ и не онъ сцапалъ банковый билетъ, такъ, все равно, не сегодня-завтра, онъ что нибудь да сцапаетъ. Я всегда былъ о немъ такого мннія. Какая, однако, хорошенькая двушка, чортъ возьми! Просто прелесть! мысленно воскликнулъ онъ, увидвъ Барбару.

Та стояла внизу, около экипажа, въ который уже вс вещи были уложены. Чекстеру вдругъ пришла охота посмотрть на послднія приготовленія къ отъзду: онъ сбжалъ въ садъ и, остановившись въ нкоторомъ разстояніи отъ двушки, началъ длать ей глазки. Такъ какъ онъ былъ большой знатокъ женскаго сердца и зналъ какъ къ нему подъхать, онъ сейчасъ же принялъ эфектную позу; одной рукой подбоченился, а другую запустилъ въ разввающіеся отъ втра волосы. Эти пріемы свтскихъ ловеласовъ — если еще къ нимъ прибавить легкое посвистываніе — имютъ, говорятъ, неотразимое свойство побждать любое женское сердце.

Но увы! То, что хорошо для города, не всегда бываетъ пригодно для деревни: никто не обратилъ вниманія на великолпную позу Чекстера. Вс были заняты простымъ, житейскимъ дломъ, — проводами дорогихъ людей: прощались, цловали другъ другу руки, махали платками. Вс уже были на своихъ мстахъ — жилецъ Брасса и старикъ Гарландъ въ карет, форейторъ верхомъ на лохцади, а укутанный съ головы до ногъ Китъ на своемъ сиднь на запяткахъ. Провожали вс домашніе: около экипажа стояла старушка Гарланда съ сыномъ, мать Кита и Яша, немного поодаль — мать Барбары съ малюткой. Кто кланялся, кто кивалъ головой, кто присдалъ. Вс кричали «до свиданія», насколько хватало голоса. Черезъ минуту экипажъ скрылся изъ глазъ и вс разошлись. Остался одинъ Чекстеръ. Онъ не могъ прійти въ себя. Передъ нимъ все еще мелькала картина послдняго прощанія: Китъ, приподнявшись на запяткахъ, машетъ рукой Барбар, и та, представьте себ, передъ самымъ его, Чекстера, носомъ, — на глазахъ у этого баловня женщинъ, на котораго не разъ заглядывались дамы высшаго общества, во время катанія по парку — отвчаетъ ему такимъ же воздушнымъ поцлуемъ.