«Вотъ тутъ-то, когда вся его любовь къ двумъ самымъ близкимъ, самымъ дорогимъ существамъ, отошедшимъ въ вчностъ, сосредоточилась на этомъ нжномъ ребенк; когда двочка, постоянно находившаяся передъ его глазами, ежеминутно напоминала ему о всхъ страданіяхъ, перенесенныхъ съ самыхъ молодыхъ лтъ ея матерью, а братъ ея, по примру отца, только и длалъ, что выманивалъ у старика его послднія деньги, вслдствіе чего ему съ внучкой не разъ приходилось терпть лишенія — вотъ тутъ-то впервые въ его сердце закралась боязнь, страхъ нужды, не за себя, а за внучку, и этотъ страхъ, какъ привидніе, преслдовалъ его и днемъ, и ночью.

„Меньшой брать старика долго путешествовалъ въ чужихъ краяхъ. Онъ обрекъ себя на одинокую, холостую жизнь. Его добровольное изгнаніе было перетолковано въ дурную сторону; съ гнетущей болью въ сердц слышалъ онъ, какъ его осуждали за то самое, что ему же принесло горе, ему же отравило жизнь. Благодаря своимъ скитаніямъ по блу свту, онъ не могъ поддерживать правильной переписки съ братомъ: она велась неакуратно, съ большими перерывами, но все-таки сношенія между ними не прекращались и онъ изъ его же писемъ, къ своему великому горю, узналъ мало-по-малу обо всхъ только что мною переданныхъ вамъ происшествіяхъ.

„И вотъ его неотступно стали преслдовать картины прежней, юношеской жизни въ родномъ дом — счастливой жизни, не смотря на то, что дтство его прошло въ страданіяхъ — и онъ каждую ночь видлъ себя во сн мальчикомъ, подл заботливаго, любящаго брата. Онъ наскоро устроилъ свои дла, обратилъ все свое имущество въ деньги и однажды вечеромъ, дрожа отъ волненія, съ горячо бьющимся сердцемъ, съ полнымъ карманомъ — у него хватило бы средствъ на обоихъ — постучался у двери брата.

Туть разсказчикъ остановился.

— Остальное мн извстно, проговорилъ м-ръ Гарландъ, пожимая ему руку.

— Да, о конц можно и не говорить. Вы сами знаете, какъ неудачны были мои поиски. Посл неимоврныхъ усилій я наконецъ допытался, что ихъ видли въ обществ странствующихъ актеровъ, отыскалъ этихъ актеровъ и, узнавъ отъ нихъ, въ какомъ город они пріютились, поскакалъ туда. Оказалось, что я все-таки опоздалъ. Дай Богъ, чтобы и на этогь разъ не случилось того же самаго.

— Нтъ, нтъ, теперь этого быть не можетъ. Мы уже почти у цли, успокаивалъ его м-ръ Гарландъ.

— Я точно также надялся и то же самое говорилъ. Надюсь и теперь, но отчего-жъ на сердц у меня такъ тяжело, отчего я не могу превозмочь одолвающей меня тоски?

— Мн кажется, что въ этомъ нтъ ничего удивительнаго. Воспоминаніе о безотрадномъ прошломъ, это скучное путешествіе, а главное, эта ужасная погода неминуемо должны были нагнать на васъ грусть. Да, ночь ужасная. Послушайте, какъ завываетъ втеръ!

Заря застала ихъ въ дорог. Они хали почти безостановочно: только на станціяхъ, въ особенности ночью, ихъ задерживали съ лошадьми. Втеръ не унимался, дорога была тяжелая — приходилось взбираться по крутымъ подъемамъ, — а между тмъ имъ еще цлый день предстояло провести въ пути.

Китъ держался молодцомъ, хотя распухъ и окоченлъ отъ холода. Ему некогда было обращатъ вниманіе на неудобства: онъ то вертлся на своемъ мст, длалъ разныя движенія, чтобы кровь не застыла въ жилахъ, то мечталъ о предстоящемъ свиданіи, то смотрлъ, разиня ротъ, по сторонамъ. По мр того, какъ день клонился къ вечеру, увеличивалось и нетерпніе нашихъ путниковъ. Но время не стоитъ. Наступили раннія зимнія сумерки, а имъ еще длинный путь впереди.

Когда совсмъ стемнло, втеръ сталъ спадать. Ужъ онъ не бушуетъ по-прежнему, а только тихо и печально стонеть вдали. Вотъ онъ ползетъ по дорог, шелестя высохшими втвями терновника, окаймляющаго дорогу, словно привидніе, для котораго дорога узка, и оно все задваетъ по пути своей мантіей. Но мало-по-малу онъ и совсмъ стихаетъ и начинаетъ падать снгъ.

Снгъ идетъ сильный, частый, огромными хлопьями, и въ короткое время покрываетъ землю блымъ блестящимъ слоемъ въ нсколько дюймовъ толщиной. Наступаеть торжественная тишина. Не слышно стука колесъ и лошадиныхъ копытъ, какъ будто жизнь, двигавшая ихъ впередъ понемногу, отошла и ея мсто заступило что-то врод смерти.

Китъ рукой защищаетъ глаза отъ падающаго снга, такъ какъ онъ замерзаетъ на рсницахъ и мшаетъ ему смотрть, и старается вглядться вдаль, не блеснетъ ли гд огонекъ, не покажется ли какое нибудь строеніе, не появятся ли прохожіе, прозжіе, обыкновенно предвщающіе близость города. Дйствительно, онъ видлъ: то колокольня обрисовывается на неб, то пшіе, то конные путники, экипажъ, повозки приближаются къ нимъ на встрчу, а когда подъдутъ ближе — оказывается, что ничего нтъ, либо торчитъ одинокое дерево, рига, наконецъ, тнь отъ ихъ же зажженныхъ фонарей падаетъ на землю, вотъ и все. Вотъ на дорог передъ ними стоить не то стна, не то развалина какая-то, даже видна остроконечная крыша — какъ бы не нахать на эту стну, — а поровнялись — ничего нтъ. Видитъ онъ и мосты, переброшенные черезъ рки, и озера, грозящіе преградить имъ путь, и какія-то странныя, извилистыя дорожки, но все это оказывается миражемъ.

Когда они подъхали къ уединенно стоящей почтовой станціи, онъ медленно сползъ съ своего сиднья — члены его совсмъ, окоченли — и спросилъ, много ли имъ осталось до такой-то деревни. На станціи вс уже спали — въ этихъ краяхъ день заканчивается рано. Но вотъ кто-то отвчаетъ изъ верхняго окна, что остается десять миль. Имъ кажется, что вчность проходить, пока дрожащій отъ холода ямщикъ перепрягаетъ лошадей, но наконецъ все готово и они снова пускаются въ путъ.

Эти 10 миль имъ надобно хать по проселочной дорог, сплошь изрзанной рытвинами и ухабами, предательски прикрытыми нападавшимъ снгомъ. Лошади идутъ медленно, на каждомъ шагу спотыкаются, дрожатъ отъ страха. Нашимъ путникамъ, возбужденнымъ до послдней крайности, не въ моготу сидть въ карет, подвигающейся шагомъ. Они выходять изъ нея и идутъ сзади. Идти трудно, дорога кажется нескончаемой. Они уже думаютъ, что сбились съ пути, какъ вдругъ гд-то неподалеку прозвенли башенные часы. Пробило полночъ. Карета остановилась. Она и подвигалась-топочти безшумно, но когда скрипъ полозьевъ о снгъ прекратился, вдругъ настала такая поразительная тишина, словно ей предшествовалъ невообразимый шумъ.