Этот младенец-барристер оказался человеком вполне зрелым. Он держался неуверенно и мучительно заикался; возможно, это не был природный недостаток, а скорее — следствие застенчивости, развивающейся у тех, кого «затирают» по причине отсутствия у них средств, или влияния, или связей, или бесстыдства, — как случится. Он трепетал перед сарджентом и заискивал перед поверенным.

— Я не имел удовольствия видеть вас раньше, мистер Фанки, — приветствовал его сарджент Снаббин с высокомерной снисходительностью.

Мистер Фанки поклонился. Он имел удовольствие видеть сарджента и завидовать ему со всей отчаянностью бедности в течение восьми лет и трех месяцев.

— Вы выступаете со мною в этом процессе, насколько я понимаю, — сказал сарджент.

Если бы мистер Фанки был человеком богатым, он тотчас же послал бы за своим клерком, чтобы справиться у него, так это или не так; если бы он был человеком мудрым, он бы приложил указательный палец ко лбу и постарался припомнить, есть ли среди множества ведомых им дел еще и такое; но поскольку он не был ни богат, ни мудр (в этом смысле, по крайней мере), он только покраснел и поклонился.

— Вот мистер Пиквик, — произнес сарджент, нацелив перо туда, где стоял этот джентльмен.

Мистер Фанки поклонился мистеру Пиквику с почтением, которое всегда внушает первый клиент, и снова обратил лицо к своему руководителю.

— Может быть, вы возьмете с собой мистера Пиквика, — сказал сарджент, — и... и... и выслушаете то, что он пожелает сообщить. Мы, конечно, устроим совещание.

Намекнув таким образом, что у него отняли достаточно много времени, мистер сарджент Снаббин, который постепенно делался все более и более рассеянным, приложил к глазам лорнет, слегка всем поклонился и опять углубился в лежавшее перед ним дело, выросшее из нескончаемой тяжбы, завязавшейся из-за того, что некий субъект, почивший лет сто назад, перегородил тропинку, по которой никто никуда не ходил и никто ниоткуда не возвращался.

Мистер Фанки ни за что не соглашался пройти ни в одну дверь раньше мистера Пиквика и его поверенного, так что им понадобилось немало времени, чтобы добраться до Грейз-Инн-сквер, а когда они оказались там, то стали прогуливаться взад-вперед, держа совет, и в конце концов сошлись на том, что очень трудно предсказать, каков будет вердикт, что никто не может поручиться за исход дела и что было большой удачей перехватить у противной стороны сарджента Снаббина.

Затем мистер Пиквик разбудил мистера Уэллера, сладко проспавшего целый час, и, попрощавшись с Лоутеном, они вернулись в Сити.

Покой, царящий на Лент-стрит в Боро, навевает на душу тихую меланхолию. На этой улице всегда сдается внаем много домов; она лежит в стороне от движения, и ее безжизненность действует умиротворяюще. Если кто-либо желает уйти от мира, оградить себя от его соблазнов, поставить себя в положение, при котором он будет лишен всякого повода выглянуть в окно, он должен во что бы то ни стало отправиться на Лент-стрит.

Этот счастливый уголок населяют несколько прачек, кучка переплетчиков, два-три тюремных агента при Суде по делам о несостоятельности, некоторое количество мелких домохозяев, работающих в доках, и горстка портных с примесью белошвеек. Большинство его обитателей или направляют свою энергию на сдачу меблированных комнат, или посвящают себя здоровому и бодрящему занятию — катанью белья. Основные черты тихой местной жизни: зеленые ставни, билетики о сдаче комнат, медные дощечки на дверях и ручки колокольчиков; главные образчики одушевленной природы: мальчишка из портерной, парень из пекарни и мужчина, торгующий печеным картофелем. Население здесь кочующее и исчезает обыкновенно перед наступлением срока уплаты за квартиру, и притом всегда ночью. Казна его величества редко пополняется за счет этой счастливой юдоли, арендная плата тут не собирается, и воду то и дело перекрывают.

Вечером того дня, на который был приглашен мистер Пиквик, в комнате второго этажа, выходящей окнами на улицу, сидели по обе стороны камина мистер Боб Сойер и мистер Бен Аллен. Приготовления к приему гостей, по-видимому, закончились. Зонтики были удалены из коридора и спрятаны за дверь, платок и шляпа служанки убраны с лестничных перил, перед наружной дверью осталось не более двух пар патен, а на подоконнике лестничного окна бодро горела кухонная сальная свеча с длинным нагаром. Мистер Боб Сойер сам покупал напитки в погребке на Хай-стрит и, во избежание доставки не по адресу, вернулся, ведя за собой мальчика с корзиной, наполненной бутылками. Пунш был приготовлен в медной кастрюле и стоял в спальне; для играющих в карты был разложен маленький столик, крытый зеленой байкой; стаканы, частью хозяйские, частью позаимствованные для этого случая в трактире, были установлены на подносе, помещенном за дверью на лестничной площадке.

Несмотря на полную удовлетворительность достигнутых результатов, лицо мистера Боба Сойера было мрачно. Черты мистера Бена Аллена, пристально смотревшего на горящие уголья, выражали участие, и в его голосе звучали меланхолические ноты, когда он после долгого молчания произнес:

— Да, действительно неудачно, что ей взбрело в голову раскипятиться именно сейчас. Могла бы, кажется, подождать хотя бы до завтра.

— Это все ее зловредность, — отозвался с раздраженьем мистер Боб Сойер. — Она говорит, что если я в состоянии у строить вечеринку, я должен быть в состоянии оплатить ее треклятый «счетец».