Мистер Пиквик некоторое время молчал, а мистер Уэллер снял нагар со свечи.

— Сэм, — повторил мистер Пиквик с видимым усилием.

— Сэр? — снова отозвался мистер Уэллер.

— Где этот Троттер?

— Джоб, сэр?

— Да.

— Уехал, сэр.

— Вместе со своим хозяином, надо думать?

— Другом, или хозяином, или кем он там ему приходится. Вместе укатили. Жуткая парочка, сэр.

— Где бы и когда бы я ни встретил этого Джингля, — вскричал мистер Пиквик, приподнимаясь на постели и яростно ударяя по подушке, — я не только обличу его, я расправлюсь с ним самолично! Да, я сделаю это, или я — не Пиквик!

Хотя организм мистера Пиквика был способен выносить очень значительное напряжение, тем не менее он не выдержал того сочетания напастей, которым он подвергся в достопамятную ночь, описанную в предыдущей главе. Ночное купание под дождем и просыхание в чулане — дело столь же опасное, сколько необычное. Мистер Пиквик слег в постель с приступом ревматизма.

Пиквикисты в течение двух дней, следовавших за завтраком у миссис Хантер, оставались в Итенсуилле, с тревогой ожидая вестей от почтенного учителя. Мистеру Тапмену и мистеру Снодграссу по-прежнему приходилось довольствоваться обществом друг друга, ибо мистер Уинкль, уступая самым настойчивым приглашениям, продолжал проживать в доме мистера Потта, посвящая свое время его любезной супруге. Не раз, для довершения их счастья, к ним присоединялся мистер Потт. Глубоко погруженный в размышления об общественном благе и о сокрушении «Независимого», этот великий человек не имел обыкновения спускаться со своих умственных высот до скромного уровня умов ординарных. Но на этот раз, желая почтить своего гостя, друга и последователя мистера Пиквика, он, непреклонный, смягчился, сошел со своего пьедестала, благосклонно приспособляя свои замечания к разумению стада и делая вид, что если не по духу, то по форме он также принадлежит к этому стаду.

При таком отношении знаменитого общественного деятеля к мистеру Уинклю легко представить себе удивление, изобразившееся на лице последнего джентльмена, когда во время его утреннего завтрака дверь столовой быстро распахнулась и столь же быстро захлопнулась за мистером Поттом, который, проследовав к нему величественной поступью и оттолкнув протянутую ему руку, заскрежетал зубами, словно оттачивая то, что собирался произнести, и пронзительно выкрикнул:

— Змей!

— Сэр! — воскликнул мистер Уинкль, вставая с кресла.

— Змей, сэр! — повторил мистер Потт, возвышая голос, а затем внезапно понижая. — Я сказал — змей, сэр; понимайте как знаете.

Когда расстаешься с человеком в третьем часу ночи, обмениваясь с ним изъявлениями дружбы и доброжелательства, а в половине десятого следующего утра он обзывает тебя «змеем», то есть все основания предполагать, что в протекшее время случилось нечто неприятное. Это и пришло в голову мистеру Уинклю. Он ответил мистеру Потту холодным взглядом и после нескольких минут глубокого молчания проговорил:

— Змей, сэр... змей, мистер Потт! Что вы хотите сказать, сэр? Это — шутка?

— Шутка, сэр? — вскричал издатель, сделав рукой движение, которое указывало на сильное желание запустить в голову гостя чайником из британского металла. — Шутка, сэр?.. Но нет, я буду сдержан, сэр.

И в доказательство своей сдержанности мистер Потт с пеною у рта бросился в кресло.

— Дорогой сэр... — начал было мистер Уинкль.

— Дорогой сэр! Как вы смеете называть меня «дорогим сэром», сэр?

— В таком случае мне остается спросить вас, как вы смеете называть меня змеем?

— Потому что вы — змей, — ответил мистер Потт.

— Докажите это, сэр, — с жаром вскричал мистер Уинкль, — докажите это!

Глубокомысленное лицо издателя зловеще передернулось, когда он вытащил из кармана свежий номер «Независимого» и, ткнув пальцем в какую-то статью, метнул его через стол мистеру Уинклю.

Сей джентльмен взял газету и прочел следующее:

«Наш скудоумный и мерзостный противник в своих отвратительных заметках, касающихся выборов в нашем городе, осмелился вторгнуться в святилище личной жизни нашего кандидата и — мы уверены, несмотря ни на что — будущего члена парламента, мистера Физкина. Но что сказал бы этот грубиян, если бы мы, подобно ему, презирая все приличия, приподняли завесу, скрывающую его частную жизнь от общественного осмеяния, чтобы не сказать оплевания. Что сказал бы он, если бы мы обнародовали только что полученное нами стихотворение, принадлежащее талантливому перу одного из наших сограждан и сотрудников?

— Что рифмуется, — торжественно вопросил Потт, — со словом «оплот», злодей?

— Что рифмуется? — повторила миссис Потт, чье появление в этот момент предупредило ответ. — Что рифмуется? Потт, например!..

Говоря это, она с милой улыбкой протянула растерявшемуся пиквикисту руку. Взволнованный молодой человек хотел было пожать эту руку, но негодующий мистер Потт бросился между ними.

— Назад, сударыня! Назад! — кричал он.

— Мистер Потт! — произнесла удивленная супруга.

— Несчастная женщина, читайте! «Рогатый супруг» — это я, сударыня. «Красотка» — это вы, сударыня! Вы! — И в припадке бешенства, осложнившемся нервической дрожью, вызванной выражением лица его дражайшей половины, мистер Потт швырнул к ее ногам номер «Итенсуиллского независимого».

— Вот как, сэр! — изумленно протянула миссис Потт, поднимая газету. — Вот как, сэр!

Когда читаешь эти слова: «Вот как, сэр!» — в книге, кажется, что они не заключают в себе ничего ужасного, но тон, которым они были произнесены, взгляд, которым они сопровождались, говорили о возмездии, готовом обрушиться на голову мистера Потта. Самый неискушенный наблюдатель мог прочесть на его смущенном лице готовность уступить свои веллингтоновские сапоги любому заместителю, который согласился бы стоять в них в этот момент.