Пробило одиннадцать, двенадцать, час, а джентльмены не возвращались. На всех лицах застыла тревога. Не следовало ли разослать людей с фонарями по дорогам? Или, может быть, они... Чу! Они!.. Что могло их так задержать? Да еще чужой голос! Кто бы это мог быть? Все устремились в кухню, куда вошли гуляки, и причина их задержки стала тотчас же для всех ясна.

Мистер Пиквик, заложив руки в карманы и надвинув шляпу на один глаз, стоял, прислонясь к буфету, покачивал головой и то и дело расплывался в благодушнейшей улыбке. Старик Уордль горячо тряс руки незнакомому джентльмену, бормоча уверенья в вечной дружбе. Мистер Уинкль, опираясь о футляр больших часов с гирями, призывал проклятия на голову того из членов семьи, кто вздумает посоветовать ему лечь спать. Наконец мистер Снодграсс погрузился в кресло, каждой чертою своего выразительного лица демонстрируя самую безнадежную горесть, какую может вообразить человеческий ум.

— Что-нибудь случилось? — спросили дамы.

— Ни-чего не слу-чилось, — ответствовал мистер Пиквик. — М-мы в порядке. — Я — го-ворю, Уордль, мы — в — по-рядке, — нет?

— Именно! — откликнулся веселый хозяин. — Дорогие мои, это — мой друг, мистер Джингль — друг мистера Пиквика, мистер Джингль — случайно встретились — маленький визит...

— Не случилось ли чего-нибудь с мистером Снодграссом, сэр? — поинтересовалась мисс Эмили.

— Ничего, сударыня! — ответил незнакомец. — Крикет — обед — веселая компания — превосходные песни — старый портвейн — кларет — весьма — вино, сударыня, — вино.

— Вовсе не вино! — бормотал мистер Снодграсс. — Это семга. (В таких случаях вино почему-то никогда не виновато.)

— Не лучше ли пойти теперь всем спать? — предложила Эмили. — Двое слуг могли бы отвести джентльменов наверх.

— Я спать не пойду! — твердо объявил мистер Уинкль.

— Никто в мире меня не поведет! — сказал не менее твердо и мистер Пиквик.

— Ура! — слабо выкрикнул мистер Уинкль.

— Ура! — прокричал мистер Пиквик, хлопнул шляпой об пол, швырнул свои очки на середину кухни и безумно расхохотался над этим остроумным поступком.

— Подайте — еще — бутылку! — возгласил мистер Уинкль, начав очень громко и закончив еле слышно. Его голова поникла на грудь и, пробормотав, что спать идти не намерен, и кровожадно посетовав, что «не покончил» утром с Тапменом, он крепко заснул, в каковом состоянии и был доставлен в свою комнату двумя молодцами под личным надзором толстого парня, чьему попечению мистер Снодграсс незадолго до того вверил собственную персону. Мистер Пиквик принял руку, которую ему предложил мистер Тапмен, и спокойно удалился, улыбаясь шире прежнего, а мистер Уордль распрощался с семьей так нежно, словно отправлялся на казнь.

— Какая неприличная сцена! — заявила девствующая тетушка.

— Отвратительная! — воскликнули обе молодые леди.

— Ужасно — ужасно! — с самым серьезным видом подхватил Джингль; он обогнал на полторы бутылки каждого из своих товарищей. — Ужасное зрелище — весьма!

— Какой любезный человек! — прошептала тетушка мистеру Тапмену.

— И красивый! — прошептала Эмили Уордль.

Мистер Тапмен вспомнил о рочестерской вдовушке, и душой его овладела тревога. Последующий получасовой разговор был не такого рода, чтобы успокоить его смущенный дух. Новый гость говорил без умолку. Мистер Тапмен чувствовал, что он (Тапмен) отодвигается в тень, по мере того как возрастало расположение к Джинглю. Его смех был принужденным, его веселость притворной; и когда он, наконец, опустил свою пылающую голову на подушку, то со злорадным наслаждением подумал о том, как приятно было бы зажать в эту минуту голову Джингля между тюфяком и периной.

На другой день неутомимый незнакомец встал рано и, пока его спутники пребывали в постели, расплачиваясь за вчерашние возлияния, с большим успехом развлекал общество за завтраком. Он делал это так удачно, что даже глухая старая леди потребовала, чтобы ей повторили две или три из его острот в слуховой рожок, при этом она снисходительно заметила, что «он» (подразумевался Джингль) «бесстыжий молодой человек».

Летом, по утрам, в хорошую погоду, старая леди имела привычку отдыхать в той самой беседке, в которой совершал подвиги мистер Тапмен. Обычно ее провожал туда жирный Джо. В это утро старая леди была немало удивлена, когда увидела, что сонный толстяк, вместо того чтобы удалиться после водворения ее на место, обошел, озираясь по сторонам, беседку и вернулся к ней с самым таинственным видом.

Старая леди была пуглива — как все старые леди, — и ей тут же плеснуло в голову, что толстый парень собирается ее ограбить. Она хотела было позвать на помощь, но годы и болезни давно лишили бедняжку способности кричать. Она с выражением величайшего ужаса следила за его движениями, и ужас этот еще увеличился, когда юнец подошел к ней очень близко и, как ей померещилось, угрожающе гаркнул прямо в ухо:

— Хозяйка!

Случилось так, что в этот момент мистер Джингль проходил мимо беседки. Он тоже услышал этот необычайно громкий возглас и остановился послушать, что будет дальше.

— Хозяйка! — вопил толстый парень.

— В чем дело, Джо? — залепетала старая леди. — Ведь я всегда была для тебя доброй хозяйкой, Джо... Работой тебя не угнетали и кормили вдоволь...

Последние слова затронули самые чувствительные струны в сердце парня, и он очень выразительно ответил:

— Это я знаю!

— Так что ты хочешь со мною сделать? — продолжала старая леди, собираясь с духом.

— Знаете ли вы, что я видел вчера в этой самой беседке? — спросил Джо.

— Да спасет нас Господь! Что ж такое ты видел? — вскинулась старая леди, пораженная торжественным тоном корпулентного парня.