Мудрость – форма знания, которая развивается в архаической куль-

туре – представляет собой, по Луману, прежде всего способ отношения к

незнанию. Ее высказывания не контролируются на предмет логической

консистентности, не систематизируются, не проверяются. Поскольку муд-

рец знает, что он ничего не знает, знание только выхватывает каплю из

моря незнания. Дефицит знания компенсируется тем, что человек «про-

живает» истину, гаранитирует ее посредством собственной моральной чи-

стоты и репрезентирует истину как способ жизни мудрого: «Этой отсыл-

кой к способу жизни гарантируется, что мудрец живет на определенной

дистанции к нормальному поведению высшего слоя общества, в опреде-

ленном смысле вне сословного порядка, как пророк или монах, как про-

рицатель или юродивый; соответственно предполагается, что аутентич-

ность его высказываний не может быть поставлена под вопрос, а возни-

кает из самой его мудрости».340

Мудрость есть культурная форма наивности. Ее право – дуплициро-

вать сакральные тексты посредством цитирования и интерпретации, оста-

ваясь в границах священного. Мудрость – особая форма свободы обраще-

ния с религиозными истинами, признаваемая только после приобретения

особого авторитета. Она позволяет дуплицировать объективность, но не

переходит к наблюдению наблюдений. Тайну нельзя конструировать, ее

можно только деконструировать, создавать ее эрзацы-дериваты наподо-

бие пословиц, поговорок, парадоксов, которые и не таинственны, но и не

раскрывают тайну.

На основе парадокса как произведения мудреца, в обществе рази-

вается мораль, источник которой Луман видит в религии и религиозном

кодировании. Мораль сугубо симметрична: она оперирует под запретом

340 Там же. С. 240.

192

самоисключения. Кто морально аргументирует, должен сам быть морален, иначе его слова бессмысленны. Морально судящий о зле сам должен быть

добр. В этом заключается парадоксальность морали: она сама добра, хотя

судит и о добром, и о злом. Обоснование этого мораль может найти толь-

ко в асимметричной по своей природе религии, а именно, в религиозном

фундировании в Божьей воле, которая ограничена тем, что может быть

только благой. Религиозная основа морали – а без нее невозможно избе-

жать релятивизации – устанавливает между религией и моралью нераз-

рывную связь, превращая их в универсальный культурный артефакт.

Обосновывая мораль, религия морализируется, но возникающий отсюда

этого парадокс – вопрос о том, почему существует зло, если Бог благ и

создал мир благим, – она оформляет в виде религиозной тайны.

Мораль универсальна, потому что существует везде, где люди об-

щаются: «О морали мы говорим в тех случаях, когда и где индивиды об-

ращаются друг с другом как индивиды, т.е. как различные личности, и

определяют свои реакции в зависимости от суждения о личности, а не о

ситуации».341 Неспособность воспринимать ситуацию затрудняет мораль-

ной регуляции встраиваться в функционально дифференцированные про-

цессы общества. Мораль скорее стремится на основе индивидуального

нормирования преодолеть функциональную дифференциацию и благода-

ря этому выступает важным интегрирующим фактором социума – в той

мере, в какой не вступает в конфликт с принципом функциональной

дифференциации.

Мораль представляет собой сложный механизм социальной коорди-

нации и, по убеждению Лумана, не может сводиться к «применению ра-

зумно обосновыванных правил». Мораль производит особый тип норм, ибо зависит не от нормирования, а от кодирования, которое основывано

на различении уважения и неуважения (Achtung/Missachtung). Мораль-

ный код (хорошо/плохо) «перпендикулярен» языковому (да/нет), так как

каждая языковая оферта может быть как принята, так и отклоне-

на.Моральный код способен создавать столь же сложные комбинации

кондиционирования жизненных практик, как и язык. Эта комплексность