Шрифт:
Меня снова кинуло в жар, но - хочешь не хочешь - пришлось подойти к трибуне.
– Учлет Клевцов Иван Васильевич, - улыбаясь, повторил начальник аэроклуба, - премируется осоавиахимовским костюмом!
Он протянул мне сверток, и все снова приветственно захлопали.
– От души поздравляю тебя с премией, Клевцов, желаю дальнейших высоких показателей в летном деле.
– Большое спасибо!-Я вернулся на свое место. [30]
Премирование отличившихся учлетов продолжалось, а я, прижимая к себе сверток, с благодарностью думал, что от внимания начальника аэроклуба не ускользнуло, как плохо я одет, и что наконец-то я смогу сбросить свой латаный-перелатаный пиджак.
* * *
Вскоре после праздника из Ижевска приехал инструктор-парашютист Иван Макарович Николаев, и мы под его руководством начали изучать парашютное дело. Приняв от нас экзамен, инструктор сказал:
– Завтра, если позволит погода, будете прыгать.
И снова почти бессонная ночь… Я думал о том, что в кабине самолета чувствуешь себя уверенно: он досконально знаком и уже привычен, к тому же ты надежно привязан ремнями. А тут… Это только сказать легко, а каково шагнуть в пустоту с километровой высоты!…
Погода утром оказалась как по заказу: солнечная, безветренная. Инструктор выстроил нас на летном поле, проверил нашу готовность.
Первым прыгнул Миша Плотников, ставший в последнее время моим близким другом. Я с волнением следил за его прыжком и был очень рад, когда он благополучно приземлился.
Подошла моя очередь…
Очутившись в воздухе, я, чтобы отвлечься от тревожного ожидания, стал разглядывать хорошо знакомую местность, но все вокруг виделось мне как бы в тумане.
Слышу команду летчика:
– Приготовиться к прыжку!
– Есть приготовиться!
Осторожно вылезаю из кабины на крыло самолета, парашюты - основной за спиной и запасной на груди - затрудняют движения. Выпрямившись, стою на крыле, левой рукой держусь за борт кабины. Глянул вниз - сердце зашлось от страха.
– Прыгай! [31]
Не раздумывая, прыгнул - и провалился в бездну.
Я вырвал вытяжное кольцо для раскрытия парашюта и внезапно ощутил сильный удар по лицу. В то же мгновение меня рвануло, я повис на стропах.
Какая красота открылась передо мной! Мне подумалось, что, сидя в кабине самолета, не увидишь ничего подобного, а тут - все как на ладони. Вижу ребят на аэродроме, они машут мне руками. Помахал им в ответ, и тут с удивлением заметил, что рука в крови.
Земля стремительно приближалась. Я изготовился к приземлению, ударился полусогнутыми ногами о землю и, в отличие от Миши (наполненный воздухом парашют протащил его по земле), устоял на ногах. Потянул нижние стропы, чтобы погасить парашют, отстегнул лямки.
Ко мне подбежал взволнованный врач.
– Клевцов, что случилось? У тебя лицо в крови!
А я стою и улыбаюсь: рад-радехонек, что совершил свой первый в жизни прыжок.
– Ничего страшного, - успокоил я врача, притронувшись рукой к носу, из которого сочилась кровь - задело фалом. (Фал - веревка для раскрытия парашюта без участия парашютиста, на тот случай, если учлет растеряется. Одним концом фал крепится к самолету, другим - к вытяжному кольцу.)
Домой мы отправились вместе с Мишей Плотниковым и всю дорогу делились впечатлениями от первого прыжка.
* * *
Осенью 1939 года мы полностью закончили программу летной подготовки. Но оказалось, что нам еще рано считать себя летчиками. Вася Попович прямо так и сказал:
– Аэроклуб - это лишь первоначальное обучение летному мастерству. Сегодня к нам приехала комиссия из Пермского военного авиационного училища. Училище готовит летчиков бомбардировочной авиации. Завтра вы продемонстрируете перед комиссией технику пилотирования. Лучших из вас отберут для училища. [32]
К этому времени я уже осознал одну особенность своего характера: как бы я ни волновался в ожидании какого-то события, как только доходило до дела, брал себя в руки, и волнение улетучивалось, словно его никогда и не было. Это свойство всегда служило мне хорошую службу.
Так было и в тот раз. Я занял место в кабине самолета, привычно вырулил на старт, получил разрешение на взлет и - полностью отключился от всего, что не было непосредственно связано с полетом. Не думал ни о комиссии, ни о летящем со мною инспекторе, ни об училище («примут - не примут?»). Только самолет, только ощущение своей власти над машиной и над окружающим меня пространством!…