сложные личные отношения с непреодолимой силой вторгается социальная

жизнь, общие особенности существования современных людей. Может быть,

это полное отсутствие средостений между материалом интимной душевной

жизни и искусством, общественным и личным придает стихотворению какую-

то особенную неприятную жесткость. Конечно, стихи как стихи тут не

получились. Но, по-видимому, Блоку нужен был такого рода «порог»,

переступив который он мог несравненно более гибко, свободно, непринужденно

делать переходы между лирическим и социальным началами в стихе. Сама

жесткость стыка этих начал в «Ангеле-Хранителе» делает их не отдельными

друг от друга «темами», но разными гранями одной душевной сущности,

выступающей в стихе.

Уже начальная лирическая формула стихотворения задает основную

внутреннюю тему вещи как слитную, единую и в социальном и в личном

планах: «Люблю Тебя, Ангел-Хранитель, во мгле» — «мгла» тут означает и

мрак, горечь внутреннего состояния единичной души, и тягостное

несовершенство «общих» отношений. Соответственно двоится и образ Ангела-

Хранителя — личное чувство «светлой любви» должно рассеивать и «мглу» в

восприятии «общего», но оно само оказывается изнутри проникнутым темными

началами. Сам Ангел-Хранитель оказывается в единстве с силами социального

зла:

За то, что не любишь того, что люблю.

За то, что о нищих и бедных скорблю.

По самому прямому, явному смыслу столкновения двух этих строк получается,

что объект любви, Ангел-Хранитель, в интимном плане оберегающий от личной

«мглы», — вовсе не таков в социальных отношениях. Тема общественных

отношений в этом контексте дается как необычайно острое личное переживание

социального неравенства. Но это вполне интимное чувство разделяет любящих:

Ангелу-Хранителю нет дела до «нищих и бедных». Столь резкое «вклинивание»

социального в интимные отношения превращает всю драму личного раздора,

индивидуальной внутренней розни любящих в один из знаков большой

общественной драмы. Интимный конфликт как бы выносится «на площадь».

Конечно, в художественном плане все это действительно очень резко, почти

грубо-социологично, и может быть объяснено только крайней и осознанной

необходимостью для Блока внутреннего слияния социального и лирического

начал, полного и явного проникновения социального элемента в те драмы

личных противоречий, которые рисует Блок. В данном случае это обеспечивает

поэту беспримерно обнаженное вынесение его реальных социальных

подтекстов на самую поверхность стиха:

За то, что не можем согласно мы жить.

За то, что хочу и не смею убить —

Отмстить малодушным, кто жил без огня,

Кто так унижал мой народ и меня!

Кто запер свободных и сильных в тюрьму,

Кто долго не верил огню моему.

Кто хочет за деньги лишить меня дня,

Собачью покорность купить у меня…

За то, что я слаб и смириться готов,

Что предки мои — поколенье рабов,

И нежности ядом убита душа,

И эта рука не поднимет ножа…

Личная тема по прямой внутренней логике переходит в упреки себе самому

в недостаточной социальной активности, в индивидуальной невозможности

примкнуть к открытым революционным действиям. «Действительно великая,

действительно мучительная, действительно переходная эпоха» здесь в самой

открытой форме оказывается временем прямых социальных столкновений, в

которых следует определить свою позицию, эпохой народной революции, в

которой герою не хватает социальной действенности. Текст сборника «Земля в

снегу», конечно, значительно цензурно смягчен по сравнению с приводившимся

выше окончательным блоковским вариантом.

Подобная прямая постановка вопроса о социальной действенности может

быть темой в единичном стихотворении, — для ряда стихов она была бы

слишком лобовой, там она может быть подтекстом, позволяющим показывать

относительно разные стороны лирического характера. Так это и окажется на