Шрифт:
Подсаживаюсь к Сашке. Вид у него потерянный, поникший...
Не здороваясь, он сразу переходит к делу.
Начинает странно:
Подставил ты меня, чувак.
Вот те раз! По-моему, насколько я помню, это меня уволили.
Уволили тебя, а страдаю я. Мне тяжело одному. Кто тебя за язык тянул с этим Ляо Хаем?
Ну прости, бес попутал.
Получил расчет?
– Только что.
У меня к тебе предложение.
Говори.
Подплывает Лида, тоненькая как тростинка.
– Что принести?
– То же самое, - говорю.
Она отплывает обратно за стойку.
– Говори, - повторяю.
Сквозь вздох Лирчук признается:
У меня все еще полная жопа с рубрикой «Интересные люди».
Паршивая рубрика.
Кудряк полагает, что гости оживляют эфир.
Ты же знаешь, что это не так.
Помоги мне, чувак.
В смысле?
Мне нужны интересные люди.
Я-то здесь при чем?
– Побудь ими.
– ..?!?
Ты же актер. Я знаю. У тебя в арсенале с дюжину всевозможных образов. Умеешь менять голоса, имитировать акценты, наречия... главное, чтоб необычный род занятий...
Например, сутенер. Продумать подробности...
Интересный человек - сутенер...
Да это я для примера! Сам придумай, кем ты будешь. Я тебе доверяю.
Лида приносит малюсенькую чашечку кофе. Я благодарю.
Можешь еще кого-то из коллег подключить, - продолжает Лирчук.
– Будете работать через день. Всего-то час работы.
Да дело, - говорю, - не во времени. Просто я думаю: а хорошо ли это? Все ж таки - обман.
Плачу десять баксов за час.
Я позволяю моему лицу скривиться:
Не густо.
Час работы!
Кудряк в курсе?
Я скрывать не стану, - говорит, - но и заранее сообщать не буду.
Загранично-истеричное сменяет нечто отечественно-примитивное .
– Что скажешь?
А что я могу сказать? Вечно мне приходится участвовать в каких-то сомнительных авантюрах. Уж такая моя судьба. Такая карма у меня...
Когда приступим?
– спрашиваю.
Чего тянуть? Со следующей недели.
Я привлеку Танилюка. Седой вечно нуждается в деньгах.
Как и все мы, - угрюмо роняет Лирчук.
Достав мобильник, смотрю время: одиннадцать двадцать три. Пора закругляться. До редакции минут сорок езды. Не люблю опаздывать.
Беру свою чашечку, одним махом выливаю содержимое в рот. Гадость. Хуже водки.
12.
Если я когда-нибудь стану знаменитым писателем - ключевое слово - знаменитым, - то «винить в этом следует не кого-то, а именно конкретно главного редактора журнала «Мираж». Ибо первый порыв и желание самовыразиться, талант и удовольствие от самого процесса творчества, все это может оказаться безвозвратно погребенным под грудой рухнувшей надежды на успех. Вот скажи он мне в первую нашу встречу: вы, сударь, бездарь и неуч. Идите, мол, на улицу, где вам самое и место. Я бы поверил ему, я бы наступил на горло собственной песне, я бы умолк...
Пять лет я спокойно писал в стол. В смысле, не делая попыток опубликовать свою писанину. Напишу рассказ, прочту при случае своим знакомым - и только. Не скажу, что мне этого было достаточно. Напротив! Мне этого было далеко не достаточно. Но я был неуверен в себе.
И до сих пор во мне парадоксально уживаются мания величия и комплекс неполноценности. Эта парочка, я верю, самые привычные спутники художника.
К двухтысячному году у меня уже скопилось готовых рассказов - штук двадцать. С десяток новелл. И целый ворох исписанных бисерным почерком записных книжек. Стихов было и того больше - на два-три тома.
Всю ту писанину, как мне теперь кажется, можно было смело загрузить в коробку с подписью «Макулатура» и выбросить в мусорный контейнер. Но судьба не стала ждать от меня такого честного подвига, она все устроила сама, руками моей первой жены.
За пьяную драку с какими-то эстонцами в ресторане «Одесса» меня забрали в милицию. Мне дали пятнадцать суток. Я удачно отделался, а ведь могли - я смутно, но помню -применить статейку за «неподчинение властям и оказание сопротивления при задержании», а это уже совсем другие сроки. Но в протоколе сей неприятный эпизод освещать не стали: среди работников правоохранительных органов тоже попадаются люди.
Пока я загорал в Голосеевском РОВД, моя Катюша решила устроить в квартире косметический ремонт. Коробка с рукописями была выдворена из-под дубового стола и отправлена на балкон. Незастекленный! Ночью, естественно по закону подлости, пошел гигантский ливень. А поскольку я всю жизнь пишу пером, то чернильные слова были беспощадно «вырублены топором», в смысле смыты дождевой водой.
Честно, когда узнал о постигшей катастрофе, я чуть снова не сел - за убийство в состоянии аффекта. Но все обошлось тривиальным запоем.