Ей вдруг захотелось показать подруге свои платья, белье,

духи, которые она получила из Парижа.

Она повела Ирину в спальню.

И через десять минут все стулья, постель и туалетный стол

были заложены вынутыми платьями, тонким бельем. Ей

особенно приятно было показывать Ирине потому, что для той,

находящейся на положении нищей, все это должно казаться

сказочным сокровищем, не так, как прочим ее знакомым,

которых нельзя особенно удивить, так как у них тоже есть

неплохие вещи.

И то удивление, какое она видела в глазах своего друга,

заставило ее как бы вновь, с удвоенной силой, переживать

удовольствие от созерцания своих сокровищ.

На одну минуту у нее в голове мелькнула мысль, что

нехорошо перед подругой, находящейся в нищете, хвастать

своим изобилием. Но с другой стороны, это изобилие как бы

говорило Ирине, что теперь ее жизнь спасена, так как есть из

чего поделиться.

И все-таки Софье было как-то неловко чувствовать себя

осыпанной милостями судьбы, и она, убрав вещи, сказала:

– Но внутренне я чувствую себя неважно. Я ведь три года

сама и готовила и стирала, так что хотелось бы наконец

отдохнуть. Но у меня несчастье с прислугами. Конечно, отчасти

виноват мой характер, я не терплю ротозейства и растяпости. А

ведь теперь ты знаешь, какие они стали: чуть повысишь голос –

сейчас в союз. Я вот эту Машу, что ушла сегодня, два месяца не

могла приучить, чтобы она убирала комнаты, когда мы еще

спим. А потом бы шла в лавку. Нет, она упорно продолжала

сначала ходить в лавку, а потом убирать комнаты. Я же

положительно не выношу вида неубранной комнаты. Меня это

раздражает и выводит из равновесия.

Софья Николаевна взглянула в зеркало и увидела свою

выхоленную фигуру хорошо одетой женщины и рядом с собой

нищенскую фигуру подруги в простых, грязных башмаках с

резинкой.

– Перед твоим приходом у меня был целый скандал. Эта

Маша вечно приводила каких-то своих приятельниц, а в

результате – то ложка пропадет, то еще что-нибудь. Когда чужой

человек в доме, никогда не можешь быть спокойной, приходится

235

все запирать, все проверять. Это невыносимо А тут муж все мне

старается втолковать, что на девятом году революции нельзя

обращаться с прислугой, как прежде, что в ней нужно уважать

такого же человека. Но могу же я наконец за свои деньги купить

себе право быть спокойной? Почему я обязана вечно жить для

других?

– Но, голубчик мой, ведь это же не так существенно,–

сказала Ирина, с печально-ласковой улыбкой дотронувшись до

руки подруги.

– Да, в самом деле,– сказала Софья Николаевна,– как мне не

стыдно говорить о каких-то пустяках, когда ты... Да, ну, что же

мы только говорим, а ведь надо обдумать и решить, как устроить

твою судьбу.

Она напряженно сжала лоб своими тонкими пальцами и,

потирая его, задумалась.

– Документов у тебя нет никаких?

– Я уничтожила их, потому что иначе меня арестуют.

Впрочем, у меня есть удостоверение со службы, где проставлена

моя девичья фамилия.

– Ну, так вот и прекрасно. Я попрошу одного знакомого, он

поможет и устроит так, что тебе дадут настоящий вид на

жительство. Мужу, конечно, боже сохрани говорить об этом.

Знаешь, что я придумала? – сказала Софья Николаевна с

просиявшим лицом.– Я не хочу тебя отпускать от себя, ты для

меня единственная близкая человеческая душа на свете.

– Но как же?

– Я придумала. Ты будешь у нас жить как прислуга. При

муже мы будем держаться, как нужно, а когда никого нет, мы с

тобой будем вместе убирать комнаты и без конца говорить, как

когда-то в Петербурге.

На глазах Ирины выступили слезы, и она, наскоро вытащив

грязный платок, закрыла им лицо и уткнулась в колени Софьи

Николаевны.

Софья Николаевна тоже заплакала.

Потом достала свои старые платья, башмаки, чулки, и они,

смеясь и плача, устроили маскарад.