Ирина даже подвязала фартучек.

И когда посмотрела на себя в зеркало, то опять обе

засмеялись и заплакали.

– Я никогда не забуду то, что ты для меня сделала,– сказала

Ирина,– ты не испугалась беспаспортной и приютила меня.

236

– Как тебе не стыдно это говорить! – сказала Софья

Николаевна и еще раз горячо ее поцеловала.– Да, о жалованье

совсем забыла.

– Ну, брось, бог с тобой, что ты говоришь,– сказала Ирина.

– Во-первых, это необходимо перед мужем. Должна же я ему

сказать, сколько я плачу своей «прислуге»,– проговорила Софья

Николаевна, улыбнувшись.– А потом я смотрю чисто

практически на это: я тебе положу тридцать рублей и потом из

своих буду добавлять двадцать. Ты проживешь у нас год, у тебя

будут уже свои деньги. Вообще, ты не рассуждай. Я знаю жизнь

лучше тебя.

– Ну, делай как хочешь. Я знаю только одно: судьба мне

послала ангела-хранителя в твоем лице, и я безумно,

невыразимо счастлива.

– Ну, вот и слава богу.

III

– Что у тебя какое-то сияние на лице? – спросил, придя со

службы, Семен Никитич.

– Сияние потому, что я, наконец, нашла прислугу, которой,

кажется, буду довольна.

– Слава богу, наконец. Если бы только это было

действительно так.

Но по тому, как новая прислуга подавала обед, как она

забывала подать то одно, то другое, Семен Никитич не находил

поводов быть от нее в таком же восторге, как жена. Но он,

никогда не вмешивающийся в дела хозяйства, ничего не сказал.

И даже, по своему обыкновению, поздоровался с новой

прислугой за руку. Но на нее, очевидно, его присутствие

действовало парализующе, она волновалась, терялась, забывала,

что нужно подать.

После обеда Софья Николаевна, забежав в кухню,

успокаивала Ирину, целовала, гладила по волосам и говорила,

что все великолепно, маскарад удался, а со временем она

освоится и привыкнет.

– Но что за странное чувство,– сказала Ирина, моя в тазике

посуду с засученными рукавами,– я испытываю при нем

связанность, даже какой-то страх, как будто боюсь не угодить

хозяину. Боже, какое будет счастье, когда он уйдет. Но ведь как

дико, как нелепо: я, хорошего круга женщина, испытываю страх

237

перед мужчиной. А ведь год тому назад мужчины целовали у

меня руки.

Софья Николаевна как-то невольно вспомнила про ее

грязные руки и ногти и при этой нелепой мысли не нашла

ничего сказать, а только сочувственно, но неловко улыбнулась.

– Что ты там все обнимаешься с ней? – спросил муж, когда

она пришла из кухни.

– Надо же рассказать ей, как все делать.

И когда Семен Никитич ушел на заседание, подруги, со

смехом бросившись друг другу в объятия, уселись на диван и

начали вспоминать прошлое и делиться пережитым.

У Ирины прошло выражение запуганности, забитости, и она,

несмотря на старенькое платье, держалась уже так просто, как

она привыкла держаться, когда была богата, хорошо одета. Она

почувствовала себя человеком, равным во всем своему лучшему

другу.

Софья Николаевна хотела рассказать про интимную сторону

своей жизни, сказать, что жизнь с Семеном Никитичем не дает

ей ничего, кроме обеспеченности и покоя, но что душа ее от

такой жизни тоскует. И у нее есть человек, который у них

бывает, и она чувствует, что при нем становится женщиной, так

как он понимает цену красивой прически, красивою платья. А

это всегда действует на женщину.

Но Ирина опередила ее. Она рассказала, что у нее, кроме

мужа, была связь с одним человеком, который обожал ее.

Благодаря тому, что ей пришлось бежать и скрываться, она

потеряла его и совершенно не знает, где он сейчас.

Конечно, если бы он узнал, где она, он прискакал бы сейчас

же.

Софья Николаевна хотела от всей души сочувствовать

своему другу, но она смотрела на нее, сидевшую рядом с ней в

старом обношенном платье, с лицом, давно не знавшим ухода и

покрывшимся около глаз морщинками, потом на ее руки,