ставшие похожими на руки прислуги, и только чувствовала

какую-то неловкость от того, что ей приходилось делать вид, что

она верит в возможность обожания ее со стороны какого-то

мужчины. У нее, против воли, промелькнула мысль, что

неужели Ирина сама не замечает, какая она стала? И неужели

она думает, что если бы тот мужчина приехал, то он, даже не

взглянув на нее, Софью Николаевну, бросился бы, прежде всего,

238

целовать руки Ирины, и Ирина могла бы быть для него

интереснее как женщина, чем Софья Николаевна?

И оттого, что она не могла серьезно верить возможности

счастья для Ирины с такими ее теперешними данными, и оттого,

что та сама этого не замечала, Софья Николаевна испытывала

неловкое чувство от необходимости делать вид, что все это

вполне вероятно, о чем говорит Ирина, и всей душой радоваться

за нее.

И когда Ирина рассказала все, у Софьи Николаевны как-то

угасло желание рассказывать про свое, как будто то, что было у

нее и у Ирины, стало равноценным и потому обесценилось.

Она просто только сказала, что тот мужчина ухаживает за

ней, и она боится ему отвечать, чтобы не лишиться того покоя

семейной честной жизни, какой у нее есть сейчас, но что

спокойствие и занятость мужа, забывающего о ней по целым

неделям, толкают ее на то, чего она не хотела бы.

IV

На пятый день приезда Ирины было рождение хозяина, и

должны были собраться гости. Нужно было сходить за

покупками.

– Пойдем покупать,– сказала Софья Николаевна Ирине.

Они вышли.

Софья Николаевна в длинной модной шубе и мехах, Ирина –

в старом ватном пальто, в котором ходила до нее Маша, в

черном платочке и с корзинкой на руке.

– Ну, уж теперь давай выдерживать свои роли,– сказала

Софья Николаевна.

Но Ирина, как бы отогревшись под лаской подруги,

почувствовала себя опять тем, чем была она прежде, и все

забывала свою настоящую роль. Она шла не сзади, а рядом, и

говорила таким тоном и о таких вещах с своей «хозяйкой», что

некоторые прохожие невольно с удивлением оглядывались. В

особенности одна дама с горностаевой горжеткой.

Софья Николаевна все это чутко замечала, краснела, но ей

неловко было сказать об этом своему другу, так как это,

вероятно, очень больно напомнило бы ей о ее положении.

Но, чем больше она молчала, тем больше ей становилось

досадно, что Ирина в этом своем ватном пальто и в платке так

239

свободно и непринужденно иногда обращается к ней, что ее,

вероятно, принимают за родную сестру. А она так одета...

И ей начало казаться, что Ирина очень легкомысленна, что

она не может посмотреть на себя со стороны и чувствует себя

так, как будто она осталась тем, чем была, и не думает о том, что

в действительности она давно уже перестала быть тем, чем

была.

Когда пришли домой, Софья Николаевна почувствовала себя

виноватой за гадкие, против воли вылезавшие мысли и, горячо

поцеловав подругу, сказала:

– Ну, вот, поздравляю тебя с крещением.

На вечеринку ожидалось много гостей, хотя Семен Никитич

не хотел праздновать дня своего рождения, так как вообще не

признавал этого. Но Софья Николаевна настояла, сказав, что

просто ей хочется видеть у себя людей.

Самое главное было то, что должен был прийти тот мужчина.

Поэтому она особенно тщательно завилась у парикмахера и

сделала маникюр.

А потом выяснилось, что Ирина не знает даже, как

приготовить простой салат. Пришлось, подвязавши фартучек,

самой пойти в кухню и начать стряпать. Она упустила из виду

возможность этого и спохватилась слишком поздно. Через два

часа могли прийти гости, а ей нужно было все успеть

приготовить и одеться.

И вот, когда она с вилкой в одной руке, с ножом в другой,

торопясь и раздражаясь, готовила все, Ирина сначала

подшучивала над своей беспомощностью, а потом притихла и

почувствовала себя виноватой, так как Софья Николаевна даже