дети.

И чем Степан был добрее ко всем, тем больше его начинали

ненавидеть. И дошло наконец до того, что не могли слышать

90

одного его имени, чтобы при том не помянуть своих и чужих

родителей.

Лавочник, сообразно своему призванию, занялся

хозяйственной частью, главным образом, кооперативом, куда

посадил своего племянника, у которого нос посгоянно был в

саже, а правая рука почему-то поднималась вместе с левой.

Но лавочник свое призвание, имевшее определение

номерного, направлял односторонне: только для себя, забывая

при этом об обществе. Поехал к Пасхе за товаром и привез

почему-то одного мыла. Дешево очень было. Все подходили к

прилавку, на котором лежали бруски серого мыла, и, потрогав

руками, отходили.

– Хочешь умывайся, хочешь разговляйся,– сказал Сенька.

– Бани не построили, зато мыла сколько хочешь.

И так как мыла за глаза было много, то лавочник от себя стал

сбывать его. Деньги за проданный крестьянам помещичий скот

тоже поступили к нему.

– Квиток-то дашь? – спрашивал иногда какой-нибудь

мужичок, только что внесший за корову деньги.

– Какой же тебе квиток,– говорил лавочник,– я вот тут тебя

запишу.

Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал

бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.

– Не спутались бы,– говорил мужичок,– по разным карманам

бы разложил.

– На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? –

отвечал лавочник,– жирно будет, облопаетесь.

А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались:

неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто

вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги

на покупку товара, денег никаких не оказалось.

– Да ведь бумажки-то ты с нас брал? – закричали все в один

голос.

– Брал,– ответил лавочник.

– Крючки-то свои ставил?

– Ставил.

– Ага, ставил? Так где ж они?

– Кто?

– Да бумажки-то эти с крючками?

– Он, должно, не в тот карман их клал...

91

– Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано.

Проверяй.

И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все

посмотрели на бумажки и замолчали.

– Вывернулся, черт...

– Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда

бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?

– Деньги разошлись. Где ж им быть? Что я их съел, что ли?

Очень мне нужны ваши деньги! – кричал уже лавочник.– Ежели

бы я квитанций вам не показал, могли бы орать, а раз все тут,

значит, и не галдите.

– Товар надо осмотреть,– сказал кто-то.

– Правильно. Веди в лавку. Зови дьячка для контролю.

Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой

книге, в графе, где стоят рубли и копейки, записано «поступило

три свиньи».

– Что-то они не в ту закуту попали,– сказал дьячок, держа

желтый табачный палец на графе и повернув к мужикам голову

с подпрятанной под воротник полукафтанья косичкой.

Ближние к дьячку нагнули головы к книге.

– Ты бы поаккуратней писал-то,– сказал кузнец малому,–

тебе тут рубли нужно писать, а ты свиней сюда нагнал!

– Это я спутался, их вон куда надо...– сказал черноносый

малый, полез правой рукой почесать затылок, и левая стала

подниматься.

– Ты, должно быть, не той рукой писал...– сказал Сенька.

– Поаккуратней надо,– сказал член комиссии,– а то, за тобой

не догляди, ты к весне тут целое стадо разведешь.

– Правильно, что ли? – спрашивали задние.

– Черт ее знает! Уж очень намазано чтой-то... Про свиней

прочли, а про деньги чтой-то ничего не разберешь.

– Это я тут ошибся да пальцем растер,– сказал малый

недовольно.

– Зачеркивал бы. А то скоро кулаком по всей книге начнешь

мазать.

Когда же с лавочником заговорили о земле, то он, сам

имевший 20 десятин купленной, говорил:

– С этим надо подождать, как там решат. Сейчас пока только