даже сам всемерно содействовать буду. В самом деле, пора

ликвидировать это безобразие. Особливо старшие мастера, они,

мать их... ни одного слова сказать не могут без того, чтобы....

– Две копейки с вас, товарищ,– сказал подошедший к

директору секретарь ячейки комсомола.

– Какие две копейки?

– За слова. Обругались сейчас.

– Когда я ругался? Что ты, мать!..

– Восемь, как за повторение.

– Да пойди ты...

– Да ну их к черту, гони их! – закричали вдруг все.–

Осточертели!

– Эти молокососы еще вздумают на голове ходить.

– Прямо тоска уж взяла,– к кому не подойдешь, все молчат. У

него спрашиваешь про дела, а он, как чумовой, оглядывается по

сторонам, потому этими двумя копейками до последнего

обчистили.

– Верно! От мастеров от старших не добьешься ничего,

объяснять совсем перестали.

– Покорно благодарю...– сказал старший мастер,– я вчерась

за свое объяснение восемь гривен заплатил...

– У меня пять человек детей, работаю с утра до ночи,– сказал

рабочий с цепочкой,– а я должен ругаться: «Елки-палки»...

Прямо вспомнить стыдно, ей-богу. Только что вот на воздухе в

праздник и очухнешь немного.

97

– Нет, уж вы, пожалуйста, свое дело делайте, а нам работу не

портите,– сказал директор,– а то вы опыт устроили, а завод за

неделю только восемьдесят процентов производительности дал.

– Молокососы,– закричали сзади,– об деле не думают...

только страну разорить... и так нищие.

– Пиши резолюцию,– сказал директор.

«В виду невозможности быстрой отвычки от употребления

необходимых в обиходе... технических слов, считать принятую

культотделом меру преждевременной и слишком болезненной,

вредно влияющей на самочувствие и производительность».

Какую меру – в протоколе упоминать не будем. Так ладно будет?

– В лучшем виде! Завтра же на полтораста процентов

нагоним! – крикнули все.

А старший мастер повернулся к заведующему культотделом,

посмотрел на него и, засучив рукава, сказал:

– Ну-ка, господи благослови – бесплатно!

98

Значок

На улице, около дверей домового комитета, уже с шести

часов утра толпился народ. Какой-то человек стоял с листом и

вписывал туда фамилии подходивших людей.

Проходивший мимо милиционер с револьвером на ходу

крикнул:

– Вы своих гоните на площадь, а там укажут. После работы

всем работавшим будут выданы значки.– И ушел.

– Зачем-то, миленькие, народ-то собирают? – спросила,

подходя, старушка лет семидесяти.

– Ай ты не записывалась еще? – сказал малый в сапогах

бутылками, в двухбортном пиджаке.

– Нет, батюшка...

– Что ж ты зеваешь! Сейчас уж погонят. Записывайся скорей.

– Господи, чуть-чуть не опоздала,– говорила старушка,

отходя после записи,– голова, как в тумане, совсем заторкали.

– Скоро ли погоните-то? – кричали нетерпеливые голоса.

– А куда итить-то?

– Чума их знает. Таскают, таскают народ...

– Не таскают и не чума их знает,– сказал бритый человек в

солдатской шинели,– а предлагают всем сознательным

гражданам идти на праздник труда.

На него все испуганно оглянулись и замолчали. Только какая-

то торговка, в ситцевом платье, с платочком на шее, сказала:

– Взять бы сговориться всем и не ходить, что это за право

такое выдумали.

– А добровольно идти или обязательно?

– Добровольно,– отвечал человек с листом: – с квартиры по

одному человеку.

– А ежели не пойдешь, что за это будет?

– Черт ее знает... Говорят, значок какой-то выдавать будут.

– А у кого не будет значка, тому что?

– А я почем знаю, что ты ко мне привязалась, у коммунистов

спрашивай. Гоняй их, чертей, да еще объясняй все. И так голова

кругом идет,– проворчал человек с листом.

Торговка в ситцевом платье задумалась, а потом сказала:

– Взять бы сговориться всем да не ходить.