все смешалось — водяра с мадерой, апельсины с селедкой, все превратилось

в одно месиво. И месива этого хватит на всех, с лихвой, с добавкой —

только миску подставляй!

— Слышишь? — спросила Света, они все еще сидели на кухне. — До

вселенского, месива уже дошел. Это кульминация. Значит, бутылку выпили.

— Почему ты так? Для него это серьезно.

— А что мне делать? Слезы ему вытирать? Вытирала. Спорила,

соглашалась, убеждала. А потом поняла, что вся эта скорбь — лишь повод,

чтобы выпить бутылку портвейна. Хорошо еще, что сегодня Наташка

подвернулась. Обычно он включает телевизор и пьет. Меня и Веру он уже не

стесняется.

— Да брось ты, — сказал Юра. — Что он, пьяница, что ли?

— А если он каждый вечер пьет?

Обратно заплакал в маленькой комнате.

— Дай сигарету, — сказала Света, — и не смотри на меня.

— Свет! — крикнула Наташка. — Покорми ребенка.

— Молчи, — попросила Света, — и не уходи. Пусть что хотят думают.

Не сердись, что я реву.

— Вить! — нарочно громко сказала Наташка. — Ты бы

поинтересовался, что там происходит?

Виктор промолчал.

— Ну, жизнь пошла! — рассердилась Наташка —: Самой собственного

ребенка кормить приходится. Я тебе, Светка, это запомню!

— Ты, наверное, все усложняешь, — сказал Юра. Ему стало неловко от

Светкиной откровенности, жалко Светку, и — в этом ему было стыдно

признаться себе самому, но, несомненно, это было так — он испытал

удовлетворение от того, что узнал о Викторе, как будто он сам вырос, стал

сильнее, лучше. Гнусно было, конечно, так думать. И он попробовал

оправдаться: — Никогда я за ним такого не замечал.

— Уже месяца два. Это должно было прорваться. Я знала, что Наташку

он стесняться не будет, она добрая. Ну вот, телевизор включил.

— Но что, собственно, произошло? — спросил Юра. —Смотрит человек

телевизор и выпивает. Да великое множество граждан именно так проводит

свободное время. Что ты от него хочешь? Чтобы он «Войну и мир» писал?

Кораблик в бутылке складывал? К толстой бабе бегал?

— Лучше бы бегал, — сказала Света. — Может, у него из-за этого? Я

хотела у тебя спросить. Полгода я его уже совершенно не интересую.

Понимаешь? Это ведь может сказаться на его отношении к жизни, работе?

Ведь это сильно меняет человека?

— Наверное, — сказал Юра, — я читал про это.

6

— Ну что она, правда? — сказала Наташка. — Будет она его кормить

сегодня? Ребенок надрывается.

— Свет! — крикнул Виктор. — Может, хватит сплетничать?

Что-то упало на кухне или Света со злости дверью хлопнула, ответа не

последовало.

— Знаешь, — сказала Наташка, — я, конечно, не такая умная, как ты.

Нас ведь ничему такому не учили. Да и вредно, говорят, если актер очень

много думать будет.

— Как сороконожка.

— Вот-вот! Только ты ведь вот чего не учитываешь. Пускай мы

сегодня недополучили — аплодисментов мало, цветов не было, а кто-то

даже с середины спектакля ушел. А ты знаешь, как это обидно, когда в зале

кресла хлопают? Так бы, кажется, и завопила: «Куда же ты, миленький! Я

ведь для тебя стараюсь!» Или надавала бы ему по щекам. Только это —

ерунда. А главное, чтобы хоть одна доярка над моей Таней заплакала. А у

этой доярки будут дети, то есть они уже есть, наверное, и они будут умнее,

чище, тоньше, чем мы. Вот что главное. И мой Обратно сыграет им Гам-

лета.

— Бедные дети! — сказал Виктор. — Ты представляешь, сколько

мегатонн искусства для них приготовлено!

Громко хлопнула входная дверь, и Вера, не раздеваясь, влетела в

комнату.

— Где Обратно? —закричала она. —Я его еще на лестнице слышала.

Папа, включай скорее телевизор, сейчас тираж «Спортлото» будет.

— Во-первых, здрасьте, — сказала Света, перехватив ее у порога. —

Во-вторых, марш раздеваться и умываться—разве такой к ребенку можно?

Наташка, где у тебя кефир! Сейчас будем кормить.

— Наконец-то. А то я думала, что отсюда матерью одиночкой поеду.