– Вы величайшее достижение моего отца и мое собственное, и за это я не могу не ценить вас. Но часть его у нас отобрали, а зачем, мне неведомо. Что стало с лулу, отправленными на Эркой? Граждане Эркоя давно уже не соотечественники и не родичи нам, они не изволят ставить нас в известность о своих проектах, теперь они только приказывают... Мы для них не лучше лулу! Они проводят на нас эксперимент куда более рискованный, чем мы - на лэнеи! Как мне после этого называть лулу детьми? За что же сражался мой отец?..

Решившись, я подошла и поцеловала его руку. И сказала, глядя в глаза:

– Мне тоже не всегда легко любить вас. Но я тебе благодарна, великий Анту. Ты позволишь мне называть тебя отцом? Это будет самая большая честь для меня.

Долгое время он смотрел на меня. Потом взял мое лицо в руки, всмотрелся так, что я захолодела, и отпустил.

– Возможно, ты мой второй шанс. Зови меня, как пожелаешь. Об одном лишь прошу тебя, Ксенья: слушай меня. Верь мне.

– О чем ты?
– удивилась я, но он отвернулся, явно расстроенный, и я поспешила уйти.

На следующий день он лег спать и поручил приглядывать за мной Бьоле, а Бероэса безо всяких объяснений услал обратно в Африку, чему я была очень рада. Этого юношу здесь не любят, несмотря на то, что после ухода великого Анту он должен стать очередным великим. В ранние годы все нанья легкомысленны, как и положено молодежи, но у Бероэса юношеское созревание чересчур затянулось. Напрямую никто ничего не говорит, однако по обрывкам разговоров я поняла, что, пользуясь будущим титулом, он слишком много себе позволял. Поэтому великий Анту велел ему заняться работой в садах и полях, чтобы он проводил почти все время внизу, на земле. Бероэс не стал возражать. Мало того, он с готовностью взял на себя обязанности курьера: отвозит нанья в Африку продукты и одежду, сопровождает на Луну грузы - металлы и минералы, которые они добывают в горах.

Пожалуй, его сложный характер - признак великого. Они живут намного дольше остальных нанья, соответственно и взрослеют медленнее. Бьоле как-то обронил, что, судя по хроникам, юный великий Анту тоже был не подарок. И именно он, Бьоле, настоял на том, чтобы Бероэс специализировался на ботанике - эта спокойное занятие, мол, позволит избежать осложнений, которые не раз возникали из-за склонности великих рисковать благополучием своих подданных.

Бьоле не знал, что со мной делать, и по моей просьбе согласился подробно объяснить законы письменности нанья. Это сложное искусство, которое я при всех своих новых способностях не сумела толком освоить. Но Бьоле помог запомнить значение нескольких сотен знаков и самые простые принципы их сочетания. Забавы ради он подарил мне золотую тарелку - нечто вроде планшета - и безо всякого энтузиазма объяснил, как ею пользоваться. Он не желал верить, что техника нанья мне послушна. Это не укладывалось в его голове.

Вопреки его ожиданиям, после опыта с катером и лифтом я без труда научилась языку мысленных указаний. Помню, как мы с Бьоле, не зная о том, потешались друг над другом. Он рассказал, какие действия требуется произвести, чтобы включить тарелку, и сколько секунд смотреть на определенные значки на экране, чтобы открыть нужный текст. Дважды все это объяснив, он ушел трапезничать в полной уверенности, что аппарат не отреагирует на сигналы от лулу. И каково же было его удивление, когда несколько часов спустя он обнаружил меня за чтением! Сидя на массивном деревянном стуле, закинув ноги на стену выше головы и сосредоточенно сопя, я упрямо продиралась сквозь лес незнакомых стилистических приемов и все еще хихикала, представляя, как Бьоле изумится. "Не понял, - так и сказал он и замер с широко разведенными руками - великолепный образец недоумения. Он простоял так несколько минут - как я уже говорила, все эмоции нанья чересчур растянуты во времени, - потом наконец опустил руки, велел мне проделать с тарелкой несколько манипуляций и растерянно сказал самому себе: - Выходит, великий Анту все же добился своего. Либо же... еще добьется".

Я запомнила эти слова, как запоминала все, что происходит вокруг, но не обратила на них внимания и перебила Бьоле каким-то вопросом.

Несколько дней я упорно пыталась читать. Без толку. Цифры, некоторые числа и одиночные пиктограммы были понятны. Благодаря этому я могла путешествовать по жилым уровням, не боясь заблудиться, поскольку знала значение всех надписей и интуитивно догадывалась о тайном смысле настенных узоров. Но пасовала перед любым связным текстом из более чем сотни знаков, в котором вступали в силу иные законы их сопряжения. Осознать их моему слабому разуму было не под силу. Я злилась - главным образом на себя, - отбрасывала тарелку подальше и шла гулять. Потом успокаивалась, решала сделать еще одну попытку, извлекала свернувшуюся в тугой цилиндр тарелку из-под какого-нибудь позолоченного стола и снова раскрывала ее. Вообще отличная штука: хранит огромный объем информации, не требует подзарядки и не боится грубого обращения. Правда, тяжеловата для меня - долго на весу не удержишь, да и великовата, ведь рассчитана на другие руки.

Первое время меня очень смущало обращение со стороны Бьоле. Нет сомнений, что он испытывал ко мне что-то более сильное, чем неприязнь. Сейчас я бы назвала это гадливостью, но в то время предпочитала не делать столь смелых умозаключений. Он старался не прикасаться ко мне, даже дыхание задерживал, когда я оказывалась рядом, и часто просто отходил подальше, будто я была заразная. И вместе с тем не сводил с меня глаз. Он единственный из нанья умел делать комплименты. Каждый раз при встрече отмечал мой наряд, или прическу, или цвет лица... И, когда никто не видел, жадно разглядывал мое тело. Сначала меня это пугало, потом злило, а еще позже стало смешить. Что ж, все люди разные, даже если они - нанья. Среди них есть возвышенные, благородные натуры, подобные великому Анту, но встречаются и тайные сластолюбцы, как Бьоле, и явные, как Бероэс. Бьоле определенно мучился влечением, которое сам считал нездоровым. Это какое-то время заставляло меня нервничать, но я убедила себя, что такое внимание дорогого стоит. К тому же оно с лихвой компенсировалось пренебрежением Льесте. Вот уж кто умел показать, какое я ничтожество! Мог несколько часов просидеть рядом со мной, не сказав ни слова, не подарив ни одного взгляда! Не здоровался, не прощался, будто меня и нет. Но почти так же он обращался с Теривагом и Парьеге.

А вот с Теривагом и его напарником я сошлась, как с близкими друзьями. Они ведь были очень молоды, на человеческий счет им было всего лет двадцать. Хотя сложно сравнивать, у нанья совсем другая схема развития.

Часто один из них залетал за мной, и мы отправлялись куда-нибудь на природу, пили вино и болтали. Больше всего я сейчас скучаю именно по тем нашим пикникам. Отец Анту, видимо, предупредил их, чтоб не расспрашивали меня ни о чем, и они по мере сил старались следовать его просьбе. Зато сами ничего от меня не скрывали. Конечно, и с ними бывало непросто: даже конченый алкоголик не в состоянии выпивать по пятнадцать-двадцать часов кряду, да еще вести все это время умную беседу... А любая беседа с нанья, даже о сущих пустяках с их точки зрения, требует от человека умственного напряжения. И не раз бывало, что я засыпала прямо посреди разговора, утомленная чересчур большим объемом новой информации. Потом просыпалась на мягкой шкуре, заботливо укутанная, а спутники мои все еще сидели у костра, допивая пятую бутыль, настолько большую, что я не смогла бы ее приподнять... Какая бы ни была погода - а зимой температура несколько раз опускалась градусов до десяти, шли дожди, дули сильные ветра, - оба моих приятеля и не думали одеваться теплее. Нежная на вид белая кожа равнодушно переносила жару и морозы, порывы ветра и ледяной дождь. Правда, в дождливые дни они хотя бы обувались.