– Может быть, - предположила я, - имруру - это смерть? После смерти мы все уходим туда?

Парьеге поднял и опустил кисть руки: нет.

– Имруру - мир над смертью и привычной реальностью. Открыв его, мы не сразу осознали, что депрессию вызывает не посещение имруру, а возврат к обычной жизни. Стремление к самоубийству - напрасная попытка вернуться туда. Не понимаешь? Ты поняла бы меня лучше, если б оказалась там еще раз. Но вряд ли ты выдержишь еще один визит. Даже наша психика долгие века не справлялась с этим испытанием. Наконец, после второго, самого опасного этапа наступает третий: имруру сам приходит к тебе, дает новые силы. В этот период юные нанья овладевают телепатией, интуитивно постигают законы обоих миров. Но за это приходится дорого платить! Мы должны возвращаться туда снова и снова - только так мы можем продлить свою жизнь. Но и пребывать там постоянно не можем тоже.

– Правильно ли я поняла, что лулу путь туда закрыт?

– Я никогда не встречал их там.

– Теи говорила, что я была в имруру, когда шла через туман. А что это значит? Туман - это вроде возникающего на мгновенье тоннеля в имруру?

– Не на мгновенье. Там другое время. Ты могла пробыть там сколь угодно долго.

Я попыталась представить, что бы это могло значить. Слова Парьеге звучали как безумная выдумка. Невозможно вообразить такое, невозможно поверить. Продолжить разговор нам не удалось - подошел Териваг.

Оба они относились ко мне как к равной. Им нравилось на меня смотреть, и они не скрывали этого, как не брезговали есть из одной со мной посуды. Они даже танцевали со мной!

Многие годы музыка была важной частью моей жизни. Сопровождала меня всюду: я любила просыпаться под Вима Мертенса и засыпать под Mandalay, мои рабочие часы проходили под попурри из Милен Фармер, Сезарии Эворы, Хью Лори, Dream Theater, Massive Attack, Cafe del Mar... А пару лет назад я заболела латиноамериканскими танцами. Задорные ритмы бачаты, сальсы, регетона окружали меня со всех сторон, даже сны с ночи до утра были пропитаны ими, и чуть не каждый вечер я ходила танцевать...

О том, что мы расстаемся, Юра сказал между двумя танцами. Помню, я настолько была поражена тогда, что просто отказалась понимать его и с удовольствием кружилась в сальсе с приятелем по танцевальной школе, а Юра терпеливо сидел за нашим столиком, ожидая, когда я вернусь и что-нибудь скажу. К концу танца до меня дошло наконец. После этого до самого падения в туман от любой музыки мне становилось дурно - сразу вспоминался полумрак клуба, запахи мяса, сладостей и мужской туалетной воды, мое глупое безразличие к только что услышанным словам и внезапный испуг, когда я поняла, что они означают.

Но все это было теперь так далеко! И до чего же мне не хватало музыки в Высоком доме! Нельзя сказать, что нанья к этому искусству равнодушны. Достаточно вспомнить ту дивную песню, которой Теи успокаивала меня в первый день на корабле. Но больше она не пела, а те мелодии, что по моим просьбам Териваг время от времени включал в своей тарелке, мне не нравились. У нанья другое восприятие времени, они живут и мыслят большими периодами. В их стихах строки состоят из десятков слов и рифмы отсутствуют; и музыка у них такая же: нужна очень большая голова, чтобы понять форму этих произведений, отследить их конструкцию и отдельные фразы. Танец под мелодии нанья невозможен в принципе - с таким же успехом можно пытаться вальсировать под песни китов.

Тишина давила на меня, давила так сильно, что музыка стала рождаться изнутри и рваться наружу. Вот почему я обрадовалась, услышав однажды барабан в поселке лулу, куда мы прилетели за инструментами для лаборатории.

Кособокие, крытые шкурами шатры сгрудились в тени вечнозеленых деревьев. За рощей начинались поля, правее располагался знакомый мне сад. Шатры стояли полукругом, на образованной ими площадке дымились три костра и женщины разделывали поросенка. Половина мужчин была на охоте в дальних лесах. Остальные, завидев катер, степенно вышли нам навстречу и, отдав честь многочисленными поклонами и ползаньем по земле, затем преспокойно разошлись кто куда. Мы прошли на площадь. Мастер - его высокое положение в племени подчеркивали татуировки на предплечьях и несколько ожерелий - вынес господам их заказ. Териваг внимательно осмотрел каждый инструмент: аккуратно отшлифованные каменные ножи длиной всего лишь с мою ладонь, деревянные палочки с костяными крючками на концах, моток тонкого эластичного шланга, сделанного вроде из целиком снятых с веток и аккуратно соединенных кусков коры. В лаборатории есть и настоящие медицинские инструменты из легких прочных металлов и искусственных материалов, но для простых операций предпочитают пользоваться этими самоделками, которые местные лулу делают безупречно. Осмотрев инструменты, Териваг одобрительно поднял брови, осторожно уложил их в маленький чемоданчик и о чем-то заговорил с мастером.

Мы с Парьеге стояли в сторонке, ожидая Теривага. Я была удивлена тем, насколько мало внимания уделяют лулу своим господам. Подростки, что крутились вокруг, разглядывали меня, а не нанья. Взрослых рядом вообще не осталось, лишь женщины у костра да пара стариков, что, похоже, с раннего утра сидели у одного из шатров, грея кости на солнце. И те, и другие занимались своими делами. Старики плели пояса из кожаных шнуров и вполголоса беседовали. Женщины тем временем с руганью и смехом разрубили свиную тушу на крупные куски и сложили в стоявший на раскаленных углях глиняный котел, в котором уже кипела вода. (Надо же, мне-то казалось, керамика еще не изобретена. Наверняка это племя прогрессирует благодаря повышенному вниманию нанья. А археологам когда-нибудь придется в очередной раз спорить из-за датировок!) И пока одна неспешно собирала в подол кожаной юбки потроха, две другие затеяли горячую перепалку прямо над котлом. Точь-в-точь как русские бабы, что, уперев руки в бока, крикливо выясняют, кто из них кошка драная.

Признаться, я сначала решила, что это какой-то спектакль, может, даже обряд в нашу честь. Но бабы, разругавшись, разошлись в разные стороны и пропали. Третья женщина куда-то унесла потроха, а вернувшись, села у котла и принялась помешивать варево деревянной лопаткой, не обращая на нас никакого внимания. Старики все плели пояса, и только мальчишки нарезали вокруг нас круги, не сводя с меня бойких глазенок. Один вдруг унесся к дальнему шатру, сверкая розовыми пятками, и тут же вернулся с маленьким барабаном. Уселся на корточки и принялся стучать по своему тамтаму, а трое других пустились в пляс, согласно ударяя ногами в землю и подпрыгивая. Я постояла, послушала, посмотрела... и не утерпела: подошла к барабанщику и застучала по-своему. Эти ритмы звучали в моей голове постоянно, отвлекали от повседневных дел, заставляли тосковать! Барабанщик понял, подхватил, я убрала ладони с барабана, и ноги задвигались сами. Раз-два-три-четыре влево, раз-два-три-четыре вправо. Качнуть бедрами, повернуться... Териваг оглянулся, улыбнулся. Я поманила его, раз-два-три-четыре вперед... К моему удивлению, он с готовностью подошел, подал руку, я показала как ставить ноги. И мы танцевали бачату под одинокий барабан, я кружилась вокруг своего великана, которому хватило ума спокойненько топтаться на месте, в то время как Парьеге хлопал в ладоши, а мальчишки показывали на нас пальцами и подбадривали громкими криками.