Через тридцать секунд Мадлен размозжила герцогине левое колено, еще через полминуты – правое. Следующая пуля пробила левое легкое, чуть выше сердца – девушка знала, куда метить и как продлить мучения несчастной женщины барахтающейся на полу в луже крови. Остался один выстрел.

Мадлен нагнулась, чтобы перевернуть ее на спину… Но, о, что случилось?!. Белые одежды исчезли, грузное тело растворилось и лицо на мгновение потеряло очертания. Перед Мадлен лежала не Анна д'Эсте. Не Анна д'Эсте корчилась от безумных судорог, истекала кровью, металась, точно Лазарь на раскаленной решетке… Это был совершенно незнакомый человек, загорелый, сильный, со светлыми короткими прядями волос и серо-голубым умоляющим взором…

Вдруг резкий толчок сотряс комнату. Мадлен взмахнула руками, чудовищная боль пронзила запястья. Она зажмурилась. Но когда открыла глаза, оказалось, что она вовсе не в опочивальне герцогини де Немур, не в особняке на улице Вольных Граждан, в котором доселе никогда не бывала, а лежит связанная на полу фургона, точно молодой барашек, которого везут на убой.

Это был сон! Это вновь был сон.

Мадлен еще с минуту лежала, широко распахнув глаза, осознавая, где она.

Вновь всего лишь наваждение, иллюзия, рожденная больным истерзанным рассудком, который желаемое выстраивает во вполне реалистичные картины, подобно миражам в пустыни. Мадлен никак не могла привыкнуть к этому. Неужели кошмары никогда не покинут ее, до последнего вздоха будут служить вечным напоминанием о былом недуге.

Тяжело вздохнув, она попыталась вспомнить, что произошло, и было ли произошедшее реальностью, или она еще не окончательно пробудилась? Запястья крепко связаны. Где она? В монастыре, в особняке Гизов, в повозке? Но стены не похожи на серую каменную кладь кельи. А неподалеку слышны неясные голоса и шум.

С наступлением сумрачного утра, едва пропели первые петухи, племя принялось шумно копошиться, словно вновь собираясь куда-то. Властные крики Гарсиласо, лошадиное ржание, глухие удары по дереву – кто-то чинил колеса фургонов, лязг подбиваемых подков – все это говорило лишь о том, что цыгане вознамерились покинуть лагерь.

Так оно и было. Спустя четыре часа они тронулись в путь, но удача не была на стороне скитальцев – остановившийся к утру дождь пошел с новой силой, размыл почву и заставил вереницу повозок встать. И только спустя чуть более полусуток, едва почва немного просохла, – глубокой ночью цыгане вновь заскрежетали колесами.

С видом Моисея, ведущего народ к земле обетованной, Гарсиласо вел цыган по пути лжи, играя их наивным простодушием и бесконечным доверием, каковое они продолжали к нему питать.

Прежде чем собраться, он держал полную призыва и воодушевления речь. Только Джаелл и Мадлен – благодаря подслушанному разговору на берегу Рейна – знали, что Гарсиласо словно перед смертью желал вкусить блаженство быть повелителем, пресытиться почитанием, каковое он нашел в этих дикарях, нищих, потерявших душу и проклятых богом. Что он держал на уме, никто не знал, но Мадлен предчувствовала: когда-нибудь, может статься, завтра, она проснется, а это неистовое бушующее племя, не найдя подле себя своего предводителя, поймет, что оказалось обманутым и брошенным на произвол судьбы.

Девушка в очередной раз попыталась поправить связанные за спиной руки, за все это время они страшно затекли и ныли, но каждое лишнее движение только причиняло очередную боль. Мадлен вздохнула и с силой сжала веки, сдерживая слезы.

Внезапно занавесь ее повозки приподнялась, и в проходе появился сундук – большой старый инкрустированный слоновой костью и кое-где окрашенный в бирюзу сундук Джаелл.

– Мне приказали ехать с тобой, – раздался голос цыганки, ибо вслед за сундуком показалась и сама Джаелл. Не произнеся больше ни слова, она вынула из-за пестрого тряпичного пояса, что болтался на худых бедрах, нож и ловко разрезала веревку на руках девушки. Затем выглянула наружу и что-то крикнула по-цыгански.

Через две минуты перед Мадлен были разложены размоченный в вине черствый хлеб, полголовки сыра, какая-то настойка с мягким ягодным запахом и пригоршня сушеных фруктов. Мадлен одарила Джаелл улыбкой полной признательности и сказала, что не хочет есть. Слабость и боль во всем теле отбили не только аппетит, но желание жить. Последние несколько часов девушка испытывала острое, непреодолимое чувство, будто душа готовится расстаться с телом…

– Что за глупости! – проворчала в ответ цыганка. – Ну-ка быстро наворачивай, девочка моя. У тебя иссякнут все силы, и ты не сможешь двигаться.

– А разве это нужно здесь? – печально спросила Мадлен, потирая саднящие и покрытые синими ободками запястья. – Раз вам приказано ехать со мной, значит тот бедный юноша… его забили насмерть, да?

– Нет, он жив. Куда он денется, твой Эгмонт? Он мужественно вынес… но только где-то около сорока ударов. Гарсиласо пока держит его под присмотром псов. Ему только зверью и осталось доверять.

Полу-собаки, полу-волки – зрелище ужасающее. Девушка едва успела обрадоваться, как застыла в ужасе.