Въ тотъ же день сестра Мари-Любовь позвала меня къ себ. Прошло почти два мсяца съ тхъ поръ, какъ она не выходила изъ комнаты. Она начинала поправляться, но я замтила, что въ ея глазахъ не было прежняго блеска.

Они напоминали мн теперь потускнвшую радугу.

Я должна была ей разсказать вс смшныя исторіи, которыя случились за это время; Слушая меня, она хотла улыбнуться, но вмсто улыбки, поднимался лишь одинъ уголъ рта. Она спросила: слышала-ли я, какъ она кричала?

О! конечно, я слыхала; это было во время ея болзни. Она такъ страшно кричала среди ночи что вся спальня проснулась. Мадлена то входила, то выходила; слышно было, какъ она плескала водою, и когда я ее спросила, что съ сестрой Мари-Любовью, она крикнула на ходу.

— Боли.

Я вспомнила, что у няньки Жюстины тоже бывали боли, но она никогда такъ не кричала, и я подумала, что у Мари-Любови ноги должно быть распухли втрое сильне чмъ у Жюстины.

Крики все усиливались и вдругъ вырвался одинъ такой ужасный, что, казалось, будто внутренности выворачивали.

Потомъ послышалось нсколько стоновъ, и все смолкло.

Нсколько минутъ спустя пришла Мадлена и сказала что-то Мари-Рено; та одлась, и я слышала, какъ она спускалась по лстниц.

Она вернулась черезъ минуту вмст со священникомъ. Онъ стремительно прошелъ въ комнату сестры Мари-Любови, и Мадлена поспшно закрыла за нимъ дверь.

Въ комнат онъ пробылъ недолго и обратно возвращался гораздо медленне. Онъ шелъ, опустивъ голову, и правой рукой прикрывалъ лвую полой своей рясы, какъ бы оберегая что-то цнное.

Я подумала, что онъ несетъ обратно мро, и не ршалась спросить у него, не умерла ли сестра Мари-Любовь.

Я также не забыла, какъ тогда ударила меня Мадлена, которой я вцпилась въ юбку. Она оттолкнула меня и очень быстро сказала шепотомъ:

— Ей лучше.

Въ тотъ день, когда сестра Мари-Любовь выздоровла, Мадлена потеряла всю свою важность, и все вошло въ колею.

Мое отвращеніе къ шитью не проходило и это стало безпокоить сестру Мари-Любовь.

Она при мн сказала объ этомъ сестр нашего священника. Это была престарлая два съ длиннымъ лицомъ и большими выцвтшими глазами. Звали ее Максимильэной.

Сестра Мари-Любовь говорила ей, какъ безпокоила ее моя дальнйшая судьба; я, по ея мннію, скоро все схватываю, но къ шитью у меня нтъ ни малйшей склонности.

Оно давно замтила, что я люблю учиться, и постаралась узнать, нтъ ли у меня какихъ-нибудь отдаленныхъ родственниковъ, которые могли бы взять меня на свое попеченіе, но оказалось, что кром старой родственницы, которая удочерила мою сестру, у меня нтъ никого, а эта родственница отказалась принять участіе во мн.

Мадемуазель Максимильэна предложила взять меня въ свой магазинъ дамскихъ модъ.

Священникъ нашелъ, что это очень хорошая мысль, и прибавилъ, что съ удовольствіемъ будетъ приходить два раза въ недлю позаниматься со мной. Сестра Мари-Любовь повидимому очень обрадовалась этому и не знала, какъ выразить имъ свою признательность.

Было ршено, что я поступлю въ магазинъ Мадемуазель Максимильэны, какъ только батюшка вернется изъ Рима, куда онъ долженъ похать.

Сестра Мари-Любовь приготовитъ все необходимое мн, а мадеумазель Максимильэна побываетъ у настоятельницы, чтобы получить разршеніе.

При одной мысли, что разршеніе зависитъ отъ настоятельницы, я почувствовала истинное безпокойство. Я не могла отдлаться отъ воспоминанія о злыхъ взглядахъ, которые она метала въ нашу сторону, проходя мимо старой скамейки, гд часто сидлъ священникъ.

И потому я съ нетерпніемъ ждала, какой отвтъ она дастъ мадемуазель Максимильэн.

Прошла недля какъ ухалъ священникъ, и сестра Мари-Любовь каждый день разговаривала со мной о моемъ новомъ мст. Она говорила, какъ будетъ рада видть меня по воскресеньямъ, давала мн множество всякихъ наставленій и совтовъ относительно моего здоровья.

Какъ-то утромъ меня позвала къ себ настоятельница.

Когда я вошла, она сидла въ большомъ красномъ кресл.

Мн вспомнились исторіи съ привидніями, которыя разсказывали о ней, и она, вся черная на этомъ красномъ фон, напоминала мн фантастическій цвтокъ мака, распустившійся гд-то въ подземель.

Она нсколько разъ медленно поднимала и опускала вки и улыбнулась такъ, какъ будто бы хотла оскорбить. Я почувствовала, что густо красню, но всетаки не потупляла глазъ.

Она спросила, скрививъ ротъ въ улыбку:

— Вы знаете, зачмъ я васъ позвала?

Я отвтила, что, вроятно, для того, чтобы сказать мн о мадемуазель Максимильэн.

Она опять скривила ротъ:

— А, да, мадемуазель Максимильэна. Не надйтесь. Мы ршили отдать васъ на ферму въ Солонъ.

Она прищурила глаза и прибавила:

— Вы будете пастушкой!

И, подчеркивая, повторила:

— Будете пасти овецъ.

— Слушаю, матушка, — сказала я.

Она приподнялась изъ глубины своего кресла и спросила: