Расположение местечка было удачным донельзя: даже при многодневных штурмах городской гарнизон мог длительное время обороняться, пока не подоспеет помощь.

Человек пятьсот рыли ров и вкапывали за ним оструганные колья; для этих-то работников и засвечены были немногие костры. Земляные насыпи перед холмом, представляющие собой передовую линию обороны, медленно, но верно росли — Потех решил укрепиться на случай осады.

Разместить всех воинов в домах не представлялось возможным, потому солдаты располагались прямо на улицах. Первые же ряды палаток и лежаков за воротами говорили о страшной нищете и нуждах неутолимых. Сидящие на земле солдаты, исхудалые, почерневшие от пороховых дымов, часто голодные, провожали группу всадников полусознательными взглядами. Меланью от их вида в холод бросило.

Молодую женщину проводили к дому тутошнего войта, кой служил в военное время штаб-квартирой. Над крышей здания развевался ало-серебряный стяг с лядагским гербом — тремя саблями, двое из которых скрещивались, а третья лежала лезвием вниз на рукоятях первых двух.

— Пропустите меня, — жестко приказала Меланья стражникам, кои попытались было заступить ей дорогу. — Я одна из вещуний, собиравшихся в Жувече, весть привезла.

И такое властное повеление было сокрыто в голосе ее, что и не подумали усомниться в достоверности слов, сразу же пропустили в полутемный коридор. Молодка по наитию нашла среди многочисленных арочных проемов нужный и замерла, созерцая открывшуюся картину и ожидая, когда ее заметят.

В зале, освещенном пятериком ветвистых канделябров, за непокрытым столом восседали княжеские приближенные и пара-тройка высокопоставленных военных чиновников, обладателей отличительных булав. Какие точно должности занимают эти люди, Меланья сказать не могла, так как не шибко разбиралась в званиях. Потех, сложив руки на груди, каменным изваянием застыл у окна, спиной к остальным.

Резьбленный стол завален был различными бумагами; столешницу скрывала огромная карта Лядага. Та часть ее, на которой был отображен юг страны, свешивалась мало не до пола. Некоторые места на ней обозначили цветными флажками. Два военачальника склонились над еще одной картой, поменьше, с планом окрестностей Горграда и множеством надписей и свеженачертанных стрелок. Углы для удобства прижали чернильницами, видно, карта постоянно норовила свернуться. Приближенны шептались — трое, по всей видимости, спорили, четвертый пытался смирить их. Угрюмый Стольник оперся локтем о столешницу и закрыл глаза ладонью, изъявляя тем самым нежелание говорить с кем-либо.

Меланья кашлянула, и все находящиеся в зале будто по команде повернулись к ней. Приближенные замолкли, Стольник, вглядевшись в прибывшую и узнав ее, побледнел до серости губ, а князь отошел от окна. Меланье припомнилось, как она удивлялась поначалу, не нашедши в княжеских чертах властности и силы, присущих, по ее мнению, лядагскому правителю. Так вот теперь так же удивилась она, неожиданно обнаружив жесткие складки у рта, сдвинутые сурово брови, нахмуренное, испещренное морщинами чело. Насколько не похож был грозный сей муж на того, кого Меланья видела в замке, — веселого нравом, сияющего, точно красно солнце! Вторжение превосходящего силами противника, неудачи и поражения воспитали из молодого, неопытного и несведущего, в общем-то, правителя — настоящего властелина, который, в случае маловероятного выигрыша, уже не стал бы думать, как передать бразды деловодства в руки писаря.

— Слава Вилясу! — реверанс из-за неподходящего облачения отпадал сам собой, и Меланья поклонилась, как кланялись обычно воспитанные при дворе мужчины, — неторопливо и важно, подметши пол зажатою в руке шапкою.

— Во веки веков, — ответил за всех Потех, подходя ближе. — Не обманывают ли очи — вы, панна Меланья?

— Я, ясновельможный, — распрямившись, отвечала молодка. — Я участвовала в жувечском молении и привезла вам весть.

— Чем завершилось? — с плохо скрытым волнением вопросил князь.

— Моление длилось с утра до утра... и Виляс не явил себя нам. Не знаю, что бы это значило, но такового еще не бывало. Да простит сиятельный за такое известие. — Завидев потемневшее лицо Потеха, Меланья покорно склонила голову. В зале воцарилась гробовая тишина; все как один вознамерились посоревноваться со Стольником бледностью.

— Что думаете, пановие? — после тяжелого затяжного молчания обратился к собравшимся князь.

— Что тут думать: отвернулся от нас Господь, — севшим голосом прохрипел один из вояк, ранее склонявшихся над планом окрестностей.

Князь медленно подошел к столу, занял место во главе и сложил руки на столешнице, переводя взгляд с одного серого лица на другое. Про Меланью, как видно, и думать забыли.

— Мир заключать надобно, — неуверенно заикнулся молодой еще пан Ярах, занявший место казненного Лусковца и не обретший покамест знания, при котором настроении князя можно высказываться первым, а при котором лучше молчать.

Потех ударил по столу усыпанной рубинами княжьей булавой, приподнялся и вперил в приближенного горящий взор.

— Кабы так — Виляс указал бы на правильность сего решения!.. Да только и сам он, похоже, не ведает, что делать нам...

За окном внезапно вспыхнуло и грохотнуло, слюда жалостливо задребезжала в рамах.

— Искра в порох, — пробормотал Стольник, разом охарактеризовав и неожиданное происшествие, и реакцию князя на слова пана Яраха.

— Да помилует ясновельможный, но я... я как вещунья осмеливаюсь просить не богохульствовать в моем присутствии, — тихо, но четко проговорила Меланья, снова обратив на себя взгляды. — Господь знает все, но время ли открывать замыслы нам, жалким смертным? Никто, кроме самого Виляса, не вправе судить.