Жизнь сломалась, все сломалось. Огромный памятник великому вождю рухнул и задел всех разлетавшимися осколками, перечертил посеченные судьбы.

Ваасу надоело ждать. Он выстрелил несколько раз возле Джейс, намеренно не убивая, считая, что это ее отрезвит, и она наконец встанет и побежит. Ему нравилось глядеть, как пленники трусливо пытаются сбежать, а он ловил их вновь, свора его псов животных и человечьих псов. Лишний раз демонстрировал, как велика его власть над этим поставленным на колени островом.

Джейс попыталась подняться, слышала, как в бреду, в отдалении, звуки выстрелов. Хотя Ваас стоял на холме, не дальше пяти метров от нее, на возвышении не больше двух-трех. Вроде как ее пытались убить, вроде как происходило что-то опасное.

Волю к жизни ненависть едва ли поддерживала, ненависть и жажда мести метались кровавым пятном, обещая оставить глубочайший шрам на сердце, но не формировались в смерть несущее копье.

Казалось, она попала в паутину, липкую, тянущуюся. А, может, в пряжу. Много серой пряжи утаскивало ее на дно, в трясину.

Это ощущение преследовало ее не сейчас, не с этого дня, а со дня смерти отца. Казалось, что не живет, а медленно идет, скованная спутанной серой пряжей. И вот сейчас, после гибели Райли, плотность этой пряжи увеличилась в два раза. Наверное, так за каждую смерть предстояло.

Почему надо дальше двигаться? Что, если оставить себя на волю пряже? Спутанной пряже судьбы, что только ножом безликой Атропос перетереть. Снова образ смерти, снова тяга к ней. Остановиться в пряже, задохнуться, увязнуть вне судьбы. И вне всего.

Но только в сознание прорвался страшный голос, голос лютого врага. Врага, что отнял смысл жизни, ссылаясь на предательство, на самом деле лишь в желании убивать. Да знать, что там на самом деле. Не сказать наверняка. Ведь он — хаос.

— Беги. Ты слишком жалкий. На*** тебя вот так убивать? — усмехался Ваас, но, видя ее ступор, разъяренно взвился, до хрипа восклицая.
–  Ты, ***, глухой?! Я приказал бежать! Старт! Финиш!

И он выстрелил в воздух. Словно возвещая начало соревнований, гонки с самой смертью.

Но она не принимала правила этой игры, она медленно встала. Медленно, точно каждое движение наказывало производить вычисления с тройными интегралами. И пошла прочь, не оборачиваясь на врага. Страх покинул ее вместе с желанием жить.

Как плети болтались руки, а хромота на левую ногу стала нарочито заметной. Она медленно шла, а на лице ее ни дрогнуло ни мускула, лицо окаменело, взгляд остекленел, точно у восковой куклы. Возможно, она просто не могла идти быстрее после падения, возможно, тело оказалось избито, но главарь знал, что человек и на последнем издыхании научится бегать, когда испугается за жалкие ошметки своей никчемной жизни. Главарь видел много смертей. Большую часть устроил он сам, своими руками, иногда не лично, но при участии, приказывая, принимая приносящие гибель решения. Истреблял, уничтожал, разрушал. И ощущал ли себя при этом живым?

Ощущал, но не больше, чем Джейс. Сейчас. Да и всегда.

Но наглость: жертва повернулась спиной, жертва принимала смертный покой. Мучительно припадая на левую ногу, едва волоча правую, шла в неизвестном направлении. Он приказал идти, вот она и шла. Какой был смысл сопротивляться. Его приказы, не его. Врага. Не врага. Ни шанса для победы, снова под прицелом. Но в ней упрямство: пусть ее убьет, но сам игрой не насладится ни на грош. Ни шага для победы.

Только пряжа. Но снова этот голос, тоже почти сорванный до хрипа:

— ***! Заканчивай этот цирк, Хромоножка! За***л делать вид, будто жаждешь смерти!

Он сам устраивал цирк. Так что ему не нравилось? Вот он — ее лучший смертельный номер в его цирке сломанных судеб.

А не нравилось ему видеть, как медленно идет она, а не видел он, как тяжело ей идти, натягивая все новые и новые нити пряжи, которой с каждым шагом точно больше становилось. Но, может, и видел. Кто знает, что его держало. Пряжа иль лианы…

Главарь с остервенением стрелял ей под ноги, надеясь так расшевелить, заставить бояться. Но пока она слишком мало ценила себя, чтобы бояться его. Она почти просила застрелить себя, а он видел, он же уже видел «представление», и милости такой оказывать ей не собирался.

Перезарядил пистолет, выстрелил еще раз. Пуля метко прошлась вдоль правой ноги девушки, обожгла по внешней стороне бедра.

Боль. Даже боль не трезвила. Правда вдруг обнаружила: она не на дне, она еще здесь. Но точно сбросил не Райли, а ее.

Разорвал пополам. Но что смерть сестры означала бы для Райли? Неведом ответ. Может, так же, а, может, и нет. Беззаветно любя брата, совершенно не знала.

Ваас выжидал, считая, что вот сейчас-то она побежит. Добыча испугается, метнется пестрой хрупкой птицей прямо в прицел охотника. Или не считая, не веря, что встретил такую породу без роду, как она, глупая в своем нежелании жить.