Двор был прямоугольный. Слева – южная часть с передним фасадом; вестибюль, вход, лестница вниз, в сияющий город. Справа – северная часть с задним; здесь была устроена башня (под которой, как видно, находился испытательный зал). Там где боковые корпуса примыкали к северной части зияли прямоугольные арки. Гессех направился к дальней, западной.

Двор представлял собой галерею, обходящую балюстрадой периметр внутренних стен. В центре, за парапетом, пусто – характерная для всего города нетронутость почвы. Здание вставлено в пологий откос; северная часть врезалась в склон, южная – приподнималась над ним, соединенная с площадью широкой лестницей. Пока они объезжали двор, Марк глазел по сторонам и удивлялся тому как строение было согласовано с местностью.

Арка вывела их на улицу – все так же, ступеньками и площадками, стекавшую вниз, до основания склона. Улица спускалась к городской стене и проходила ее все таким же высоким прямоугольником – северо-западные ворота. Вся гармония необыкновенного города стала казаться дикой – когда стало ясно, что в городе никого нет. Пустота ощущалась почти физически – ощущение очень странное.

Давно перевалило за полдень; в теплом белом золоте солнца ослепительно сверкали шары, на зданиях и городской стене. Вот, наконец, ворота.

– Теэдейнгет, – снова озвучил Гессех и указал в арку.

– Это я уже слышал, – Марк осторожно ткнул коня пяткой.

У этих ворот произошло то же самое что у юго-восточных. Гессех выудил из-под плаща жезл, произнес свою фразу и воздел железку над головой. Воздух снова заколыхался; снова дохнуло холодом; проем арки замерцал искрами, которые через секунду с шипящим треском развоплотились. Гессех, пряча железку под плащ, проехал сквозь арку.

– Я уже понял. Вся эта ваша система на мне не работает. Что, впрочем, логично... Тогда интересно вот что, – он указал рукой. – Что будет со мной если я попаду, например, туда? – Марк обернулся на юг и посмотрел на черную язву воронки.

– Тейстерэсхдетт-ке, – кивнул Гессех серьезно и озабоченно. – Дассемме каггдеххде-ке, – он обвел рукой стену, цепь сияющих в солнце шаров, затем указал на ближайшие здания. – Гхаа рейдгем-тхоо Гиттах ломерггест.

– Если я правильно понимаю, Гиттах здесь, в городе, самый главный?

– Главный, – сказал Гессех без акцента и усмехнулся.

Снова бесконечная гладкая, ровная, прямая лента дороги. Часа через три, когда солнце уже нависло над западным горизонтом, собираясь покинуть бархатно-синее небо, долина уперлась в приплюснутый купол, и дорога сделала поворот. Площадка, обозначенная высоким столбом в середине; поворот на юг под углом в сорок пять градусов; снова пронзающий местность луч мерцающего полотна. Еще полчаса, и вдалеке замаячил еще один столб. Наконец еще одна такая площадка, еще один строгий угол – поворот направо на запад – еще один луч. (Интересно – откуда такая ненависть к кривым линиям и поверхностям? Испытательный зал, как видно, принадлежал к другой категории вещей и явлений.)

Еще через час, когда сумерки уже сгустились, они вышли к перекрестку дорог – первому здесь увиденному. Перекресток обозначился издалека; высокий параллелепипед, составленный как будто из рамок городских ворот, только без гербов и надписей наверху. Он стоял на квадрате площадки, пропуская через свои стороны перпендикулярные лучи двух дорог – с севера на юг, с востока на запад.

В центре этого сооружения, на высоте метров восьми-десяти, сам по себе, просто в воздухе, висел большой шар-многогранник – подобный тем на столах в тех комнатах, только во много раз больше. Уже издалека стало заметно, что шоколадно-вишневый шар разгорался – словно чем больше солнце уходило под горизонт, тем ярче разгорался огонь в камне. Теплый золотистый рубин уже заливает площадку, и чем больше сгущается темнота, тем дальше распространяется свет. Когда они, наконец, вышли на перекресток, шар горел так, что свет выхватывал из темноты склоны ближних холмов.

Гессех спрыгнул с коня и прошел под огненный шар. Воздел к пылающему рубину жезл и произнес очередную фразу. Многогранник на миг пригас, затем в его недрах возникла игра разнообразных цветов – так же как на тех маленьких настольных шарах. Гессех долго стоял, изучая этот калейдоскоп; радужные сполохи бегали по ближним склонам. Наконец мановением жезла погасил этот волшебный фонарь, обернулся и знаком велел спешиться.

Марк легко и лихо спрыгнул с коня (как настоящий ковбой, мелькнула дурацкая мысль), приблизился к шару.

– Таахейнтдем меэттосс, – сказал Гессех озабоченно, затем обвел жезлом большую дугу – от северного до западного горизонта.

– Что-то не так?

– Ведхедейсетт ргенгендеммде, – Гессех указал вдоль западного луча и спрятал жезл, бросавший в рубиновом свете тяжелые золотые искры.

– Что-то не так.

– Что-то не так, – повторил Гессех без акцента и усмехнулся.

Он сошел с полотна дороги, горящего в темноте своим бесконечным узором, и улегся на землю, так же спокойно и непосредственно как прошлой ночью – будто всю жизнь проспал завернувшись в плащ в чистом поле, и иного способа ночевать не представлял.

Марк присел рядом, открыл сумку и вытащил сверток с волшебным плодом. Ткань диковинно замерцала в свете огненного многогранника.

– Ты сегодня ничего не ел, – он протянул сверток.

Гессех приподнялся, оглядывая мерцающий сверток. Марк положил ужин рядом в траву и отвернул ткань.

– Айнехх-ка? Лоо, – Гессех хмыкнул, взял дольку и указал на оставшееся, приглашая разделить трапезу.

– Я как утром наелся, так до сих пор не хочу. Правда, эта штука, надо сказать... – Марк, поколебавшись (есть действительно не хотелось), взял дольку, остальное придвинул к Гессеху.