Сидевшие не обратили на Марка никакого внимания. (Допустим, глухие, и ничего не слышат; так, может быть, если не слепые, ничего не замечают намеренно? Вспомнить повешенных во втором доме. Сидят, принимают пищу, поедят – уйдут. Повесят – и ладно, не сегодня – так завтра, а ужин пропускать нельзя. Как-то так.)

Он выскочил обратно во двор, подбежал к Эйнгхенне и подхватил ее на руки. Вернулся в дом, пронес в самый укромный угол за очагом (в такой же какие выбирал Гессех – где он там, все таки?). Положил на скамейку и снова побежал во двор, за посохом – ясно, что разлучать девчонку с этим предметом нельзя. Выскочил в серо-синие сумерки, в которых уже почти ничего не было видно, разглядел на потухшем полу черную спицу, схватил посох и вернулся под крышу.

Когда он шагнул в проход между столами и сделал пару шагов, колокольчик на посохе звякнул. Трое-четверо «униформистов», сидевшие словно их не было, оторвали головы от своих приборов и уставились на мерцающий в огне очага посох. Полумрак трапезной не скрыл на их одинаковых лицах замешательства и даже паники. Три секунды они сидели не двигаясь, затем разом вскочили, цепляя столы и опрокидывая замечательную посуду.

– Мейхем-доо! – закричали они наперебой. – Мейхемейргде ведхетт, доо! – они замахали руками в ту сторону куда изначально собиралась удалиться Эйнгхенне.

Марк шагнул дальше; серые повыскакивали из-за столов и ринулись вон – через правую от очага дверь, за которой в тех домах пролегал коридор со светящимися узорами.

– Вот и отлично, – он хмыкнул и оглядел посох. – А то вы меня напрягаете, если честно.

Он подбежал к Эйнгхенне, прислонил посох к стене, и, пользуясь, наконец, законной возможностью содрать этот дурацкий клобук, содрал его, свернул и подложил под голову. Полумрак не скрыл страшной бледности; Марк приложил пальцы под угол челюсти и застыл, затаив дыхание. Все нормально, пульс есть, на месте. Посох у стены мерцает багровым золотом; если бы не эта железка, Эйнгхенне (нет никакого сомнения) была бы мертва.

Интересно, что такое произошло, если этот урод с жезлом решил ее уничтожить? Ведь эти черные в клобуках не только пользуются неприкосновенностью (нет никакого сомнения) – они ведь здесь как некие жупелы, от которых бегут все и вся. Объяснение могло быть одно – причиной атаки был собственно Марк. Урод с жезлом даже презрел некий порядок вещей и решил убить черного человека.

– А вот обломайся, кретин, – хмыкнул Марк с мрачным удовлетворением, вспомнив панику, охватившую урода с жезлом.

Кретин обломался, но что делать? Пока только ждать. Марк, чтобы Эйнгхенне, уложенная на лавке, оставалась перед глазами, присел на полу рядом с посохом, прислонившись к стене и сбросив сумку под стол. Можно расслабиться – пока посох находится в помещении, здесь никто не появится, это ясно.

Часа три он дремал, время от времени просыпаясь и проверяя все ли в порядке с Эйнгхенне. Потом крепко заснул, а когда проснулся, то обнаружил, что на лавке никого нет. Он вскочил как встрепанный и огляделся. Зал был пуст. Повернул голову – посох на месте! Вот тебе раз – куда она убежала без этой своей критической железяки?

Схватив посох, он пронесся между столами и вылетел пробкой во двор. Занималось утро – над восточной стеной двора небо уже посветлело и порозовело; было очень свежо, почти холодно. Марк, после теплого помещения, сразу затрясся, и тут же подпрыгнул от радости – черный мешок маячил в середине двора.

– Ты куда убежала, балда?! – крикнул он и подскочил к Эйнгхенне, которая стояла закрыв глаза, будто вслушиваясь в некие неслышимые сигналы. – Пошли в дом, холодно!

Девушка, все такая же мертвенно-бледная, подняла на него взгляд – как будто растерянный.

– Летентдетто, – сказала она почти неслышно.

Голос едва звучал – бесцветно, безжизненно, никакого сравнения с ясной звонкостью вчерашнего дня.

– Ссеэ эйк гаххайнтдем-тхоо, – она улыбнулась – грустно и как-то беспомощно. – Гойсеммде, таахейммдетт, – обернулась на башню и подняла руку, указывая на розовый блеск зубчатого парапета, как раз тронутого первым рассветным лучом. – Таахейнгес.

– Опять тебе этот таахейнгес, – разозлился Марк, вцепился ей в локоть и потащил в дом. Дотащив до стола, он усадил Эйнгхенне на лавку и вручил посох. – Держи свою железяку.

Она улыбнулась. Затем сложила руки перед собой и опустила голову.

– Ленгенгментой, тахенгсерт-кхаа...

– Ну, и куда ты собралась, такая, – тахенгсерт-кхаа? Ты два шага не сделаешь. Только да, убираться надо, и как можно скорее. Эти уроды, я понял, устроили на нас охоту. И устроили, я понял, именно на меня. А ты, я понял, со мной засветилась, и попадаешь теперь под раздачу. Сдается мне, этот вчерашний козел тут как бы главный, на месте. В одиночку он обломался, и наверняка позвал ассистентов... Надо что-то придумать, – Марк подобрал из-под стола сумку, задумался. – Придумал. Сиди здесь! – напрягся и вспомнил: – Гаарейнгет!