Сошел с полотна и стал прорываться к другой стороне опоры. Покалеченный друг находился на месте, заваленный снегом.

– Алё! – Марк испугался; дернул того за плечо, второй раз, третий; тот, наконец, вздрогнул, очнулся, поднял голову – зрачки замерцали радугой. – Ты смотри тут не откопыться, блин.

– Эйсер, – Ддейхерг оглядел белый мрак. – Эйнеэххей ллайнгеммдеттей-ле, доо, – он втянул носом воздух.

– Да, запах странный, какой-то металлический... Я понял, – он помог встать (интересно, нога-то живая, или уже будем резать?), – вы умеете управлять погодой, но так как это палка о двух концах, то вот и доуправлялись. Или, – он хлопнул по шару в кармане, – это все-таки оттого, что я дернул какой-то сраный стеклянный шарик? Тогда это реально ценная штука. И поубивать за него тогда можно всех, это да.

Они снова пошли. Дорога была «живая»; идти снова легко; силы снова брались ниоткуда – оставалось опять удивляться. Часа через три по сторонам полотна обнаружился парапет. Снег шел вдоль полотна дороги идеальной стеной строго фиксированной высоты; Если под мостом – привычный колоссальный объем, то, получается, эта пропасть завалена вся целиком! Или это мост, например, над водой? Как тот, перед которым они отдыхали с Эйнгхенне? Или снег прилипал только к дороге, и за снежной стеной – все как обычно?

– Эйнейнгде ведхесс, ххо, – Ддейхерг указал влево на запад.

Они оказались на очередном двухуровневом перекрестке. Снег отодвинулся, освободив пространство для квадрата площадки; над головой – рамки прямоугольной башни, висящий в воздухе эйргедд. Все нормально-привычно – если бы не трехметровый снег. Ддейхерг отцепился, подскакал к юго-восточному «уголку», к квадрату отверстия «лифта»; заглянул, держась за опору. Марк подошел, заглянул также. Сразу под толщиной площадки (полметра) был снег.

– Ттеэссейнгет, – Ддейхерг указал в этот снег пальцем.

– Я это уже вроде как слышал. Ты, в общем, хочешь чтобы я туда прыгнул. Зашибись. Сколько там метров? Полсотни? Полтысячи? Полтриллиарда?

– Ромдеххейстет, эйсереммде-хе, – Ддейхерг обвел рукой снежную стену.

– Типа я сразу не разобьюсь? А как – медленно? По частям?

– Роо гессеммдеттей, роо! – схватил Марка за руку, подтянул еще ближе к дыре.

– Да нет, – тот поднялся. – Я лучше дальше пойду, – отошел от дыры. – Куда-нибудь. А ты прыгай сам.

– Ведхетт ойхенгде, – Ддейхерг указал на север, в снежный тоннель. – Эйнейнгде Лейнгергессест-ре, – перевел руку на запад.

– Ага. Лейнгергессест. Ну, так сразу бы и говорил.

Марк вернулся к квадратной дыре, присел на корточки, обреченно вздохнул – и спрыгнул. Словно провалился в узкий сачок, неспешно доскользил до конца, и затем уперся ногами – будто аккуратно спрыгнул со стула на пол. Что самое интересное, внизу, на поперечной дороге, «на дне» было чисто. Снег кончался на высоте трех метров, образуя тоннель, уходивший в бесконечность по сторонам. Такого Марк еще никогда в жизни не видел, не представлял, что увидит, и вообще не думал, что такие вещи бывают.

Едва он, оглядевшись, отпрыгнул в сторону, как из дыры наверху выскользнул Ддейхерг, и приземлился на здоровую ногу. Указал влево, в западную перспективу тоннеля; Марк снова подставил плечо, и они снова продолжили путь. Сколько наверху было «снега» (после падения в массе этой субстанции стало понятно, что для слова требовались кавычки) – предположить трудно; вся эта толщина, тем не менее, пропускала достаточно света, чтобы здесь можно было даже читать. Странный металлический запах здесь стал плотным настолько, что снова подступила легкая тошнота – к этой, впрочем, оказалось легко привыкнуть.

Ддейхерг то ли что-то чувствовал, то ли просто видел, своими ойггенест, где-то там впереди, – охватившее его напряжение чувствовалось «невооруженным глазом». Они шли в этом необычном тоннеле весь остаток этого необычного дня – полумрак-полусвет стал плотнеть, сгущаться – как видно, наступал вечер («где-то там наверху»). Однообразная череда движений – шаг Марка, скачок одноногого Ддейхерга, еще один шаг, снова скачок, так далее, – была вдруг нарушена. Новый друг Марка вдруг замер, вглядываясь в сумрачную перспективу, в которой уже ничего не читалось – метрах в трех впереди вся картина, в частности глухо мерцавший узор полотна, размазывалась (словно на фотографии обработанной фильтром-размывкой).

– Стойненгвест, – в голосе прозвучала досада – и горечь.

Затем снова заковылял; напряженное концентрация, что подгоняла его все последнее время, исчезла, сменилась какой-то усталой апатией, сонной индифферентностью. Как, например, у транзитного путешественника, которому нужно убить время до рейса, и он решил попраздношататься с неинтересной экскурсией. На лице Ддейхерга появилось даже какое-то отвращение; словно у человека которому по стечению обстоятельств предстояло теперь, например, возиться с чужим трупом.