Шрифт:
Пальцы высекли из струн знакомый мотив. Рин подхватил слова со второй строки, а чуть погодя присоединился и Коул:
Я знавал одну девчонку, что жила на полустанке — да!
Я знавал одну девчонку, что жила на полустанке — да!
Каждый день, сготовив ужин, приходила она на вокзал
И стояла на перроне, провожая взглядом поезда!
У неё за полустанком белый домик с голубятней — ей!
У неё за полустанком белый домик с голубятней — ей!
Каждый день она с улыбкой заводила старые часы,
И, взойдя на крышу, выпускала в небо сизых голубей!
А голуби кружат над крышей,
Над вокзалом — в голубую высь!
И железная дорога, исчезая, убегает вдаль.
И сплетаются пути,
Расходятся, чтобы опять сойтись
И бегут по ним сквозь время и разлуку
Поезда!
Кто-то на перроне ждёт, а мимо пролетает поезд-жизнь!
Кто-то на перроне ждёт, а мимо пролетает поезд-жизнь!
Только знаешь ведь, судьба — не поезд, и не птица в небесах:
Это станция твоя, где ты сойдёшь — смотри, не ошибись.
Знаю я одну девчонку, что живёт на полустанке — ей!
Знаю я одну девчонку, что живёт на полустанке — ей!
И однажды, на плечо мешок закинув, спрыгну на ходу
И скажу ей: я вернулся, ну же, обними меня скорей!
* * *
Ветер завывал над головой в неподвижных лопастях ветряков. Лигби взглянул вверх, и в который раз застывшие лопасти показались ему немой уликой их преступления. А потом огляделся, и вновь утешил себя тем, что не один.
— Эй, паренёк! — окликнул сосед, небритый мужичонка с бегающими глазами. — Что думаешь, нешто, приедут? А?
— Не знаю, — шепнул Лигби. Он, как и все, не сводил глаз с редкой цепочки фигур в тёмных мундирах и белых касках.
Рабочие стояли толпой вокруг мачты: все мрачны и молчаливы, будто каждый робел даже не перед полицейскими в оцеплениями — перед соседями, чтобы не струсить. В тишине трепыхались на ветру растянутые в руках транспаранты. Полицы не расходились, но и разгонять пикетчиков не порывались; и Лигби сам не знал, обнадёживаться или пугаться.
— Уж верно, приедут, — вновь подал голос мужичок, будто старался сам себя подбодрить. В руке он держал бутылку пива, но не прикладывался к ней. — Мы ж, это, выразили, да? Единогласно! — повысил он голос, но тут же осёкся. Лигби вздохнул про себя: мужичонка нервировал, а ему и так было не по себе.
А всё-таки, постарался он взбодриться, правильно вышло! И плакаты тоже. И вообще, странно, что они сами до этого не дошли: если б не гость…
Незнакомец появился в бараке под конец смены. Как он прошёл через посты охраны — змей знает, но когда уставшие рабочие ввалились в барак, он сидел на краю койки. А прежде, чем все успели отойти от удивления, молча раскрыл мешок. И там были фрукты, и хлеб, и сосиски, и даже промасленный куль пирожков! Как будто Праздничный Дед явился к работягам, всю вахту живущим на диете из комбриков. Гость подождал, пока оголодавшие люди рвали угощение и набивали рты — а потом заговорил.
Пятнадцать дней, говорил он. При восьмидневной норме вахты вас заставляют вкалывать в два раза больше. Без объяснений, без извинений, без выходных. Кто-то из ваших боссов хотя бы пообещал вам доплату за сверхурочные? От этих речей замирали жующие челюсти, а гость продолжал. Сколько раз это повторялось раньше, спрашивал он. И хоть раз вам возместили это ДОСТОЙНО?
И Лигби тоже слушал — с надкусанным пирожком в руке.
Считать дни запрещалось, но все и так понимали, что вахта затянулась. И работа вправду была изнурительной — день напролёт лазай по мачтам, отлаживай и чини узлы передачи и блоки, катай тележки с запчастями. Разве что добавили ещё один получасовой перерыв на смену, да и всё.
А всего тяжелее был шум. Вибрирующий рокот ветряков, не стихая ни на миг, прокатывался через Долину волнами, его надо было перекрикивать, он пробирал до мурашек и сводил с ума. И что хуже того — он постоянно неуловимо менялся, в зависимости от нагрузки на разные участки, и к нему невозможно было притерпеться. Спальные бараки без окон были обшиты изоляцией, но всё равно во сне Лигби казалось, что по нему ползают муравьи.
Кто делает для станции больше, чем вы, вопрошал гость. Может, ваше начальство? Это вызвало осторожные смешки. А раз так, повысил голос незнакомец, то ответьте мне — кто вообще выдержит такую нагрузку?
Кто станет терпеть?
Ушёл незнакомец так же загадочно, как появился, оставив барак в смятённых раздумьях. Доносить никто не стал: барачного стукача, по вине которого попали под штрафы несколько ребят, давно вычислили — и ещё в позапрошлую вахту он свалился с вышки. Сорвался, ах, какое несчастье.
Шестнадцать дней, сказал гость, явившись в бараки назавтра И на сей раз слушали его все одинаково — с глухим, зреющим недовольством. И впервые прозвучал вопрос: «А как быть-то?».
А вот как.