Хилл с трудом оторвал лоб от подголовника переднего сиденья, и охнул. Перед глазами всё плыло, в голове саднило. Рядом завозился Друд:

— Эй! Хилл, вы живой?

— Кажется…

— Отлично. — Друд распахнул дверь, вылез наружу и вытащил за собой Хилла. Часовой морщился и шипел сквозь зубы: на бинтах опять проступила кровь. Таксист уже вылез, и со скорбным видом обходил пострадавший экипаж. И над всем этим сверху лил искрящийся дождь из струи гидранта. Поодаль (чтобы не попасть под брызги) собралась небольшая толпа, и тревожно переговаривалась.

— Лодка течь дала, приплыли! — печально сообщил таксист Хиллу, и с досады пнул колесо мобиля. Но быстро взял себя в руки, и улыбнулся. — Что ж, значит, так сошлись пути. Возблагодарим же судьбу, что живы и целы! — И добавил что-то на непонятном языке — наверное, одну из мантр, которые так любят южане. Хилл диковато взглянул на него. Он слышал, что народы Солнечного Берега исповедуют свою веру, которая учит смиренно принимать как радости, так и беды — и всё же, это было странно.

Друд с отвращением ругнулся. А потом сошёл с тротуара на проезжую часть — и встал на пути у машин, раскинув руки, в сиянии фар и блеске падающих капель. Точь-в-точь Пророк Последнего Дня из пьесы про Конец Времён.

Машины взорвались гудками. Два мобиля вильнули в стороны и объехали безумца: третий взвизнул шинами, и затормозил перед Часовым. Это был дорогой, модный «хоро-ландо» c откидным верхом и серебряной радиаторной решёткой в виде языков пламени.

— Эй, приятель! — негодующе заорал водитель: румяный, упитанный господин с ухоженными усами и прилизанным пробором. — Ты что, слепой? Пошёл вон с дороги!

— Что он себе позволяет? — визгливо вопросила его спутница, густо накрашенная девица в шапочке с перьями, с полосатым боа из меха островного лемура на шее. — Выйди и задай ему трёпку, ну же!

Друд подошёл вплотную к машине.

— Я не знаю, крипса ты нажрался, или ещё что, — продолжал возмущаться водитель, — но я тебя…! — Тут Часовой откинул полу пальто, и значок-паучок сверкнул красной звездой. Водитель запнулся, булькнул горлом и выпучил глаза.

— Мне нужна твоя машина, — вполголоса сказал Друд. — Отвезёшь нас куда велено, и никому ни слова. Ясно?

— С-слушаюс', - прозаикался усач.

— Что такое? — взвизгнула дива, ничего не разглядевшая и не понявшая. — Чего ты сидишь, живо, сделай что-нибудь!

— Выходи, — страшным голосом выдавил усатый. — Пошла вон! — рявкнул он уже громко: и, распахнув дверцу, силой вытолкнул опешившую и ничего не понимающую красотку на мостовую. Хилл влез на заднее сиденье, Друд плюхнулся на переднее. Захлопнув дверцу, он прищемил девице кончик боа — и, когда машина тронулась с места, оно сорвалось с её плеч, и победно затрепыхалось за мобилем, будто знамя.

Дива осталась стоять на проезжей части — ошеломлённая, с голыми плечами, под льющей с неба водой — потерянно глядя вслед.

* * *

Чёрная карета, запряжённая четвёркой белых лошадей, свернула на обсаженную красными каштанами улицу и остановилась у одного из домов. Молодая парочка, завидев экипаж, поспешила перейти на другую сторону улицы. Постовой полиц хотел было указать вознице, что здесь нельзя парковать кареты, но пригляделся и поспешно отвернулся.

Дверца отворилась, и Эрцлав Батори сошёл на тротуар. Закутанные в тряпьё фигуры упырей выскользнули следом; один уселся у ног хозяина, второй на четвереньках подбежал к двери дома и поводил головой, будто принюхиваясь.

— Ну? — вполголоса спросил Эрцлав. Упырь глухо взрыкнул несколько раз. Хотя Эрцлав заставил добрую половину своих слуг выучить человеческую речь, родной урчаще-мяукающий язык был упырям куда ближе. К тому же, идеально годился, когда разговор был не для чужих ушей. И сейчас наместник прекрасно понял:

«Да. Тот же запах, что был в лагере».

Эрцлав нахмурился, и сам издал гортанный рык. «Ты уверен?». Упырь кивнул забинтованной головой. Наместник вздохнул про себя: до чего же не хотелось в это верить.

— Ладно. Молодец, Корхар. Возвращайтесь в карету, и ждите меня.

Упыри послушно убрались в экипаж: карета стронулась с места, проехала по улице и свернула за угол.

Дом был самый обыкновенный, двухэтажный, как большинство в этом респектабельном районе «дневной» части столицы. На верхний этаж — нарядно облицованный светлым камнем, с утопающими в герани окнами — вела наружная лестница. Нижний этаж был выстроен из простого красного кирпича, и цветов на окнах здесь не было. Зато поражало обрамление входной двери — в виде двух громадных бронзовых скелетов с шарнирными суставами. Прислонившись к косякам с боков, они трогательно переплетали руки над входом, будто влюблённые. Верхний этаж украшала вывеска с красным врачебным крестом: нижний — с таким же крестом, но в шестерне.