— Потому что тогда ты принесёшь клятвы беспрекословного повиновения, а наложница — она почти как супруга, от неё подобное не требуется… И самое важное: служанка находится в распоряжении всего дома, наложница же принадлежит только своему господину.

Альду передёрнуло от слова «принадлежит», однако она решила переспросить.

— И как это понимать?

— Служанка исполняет приказания любого, кто выше её. Если один из моих братьев захочет, чтобы ты легла с ним, ты должна будешь повиноваться. Таково право господ. Но если ты будешь моей наложницей, братья даже посмотреть на тебя не решатся, чтобы не навлечь гнев отца. Он нетерпим к таким проступкам.

— Я поняла, — сказала Альда, опустив глаза.

Альда не выходила из покоев Эстоса почти трое суток, пока они ждали дня, когда первый господин Соколиного дома сможет наложить на неё заклятие.

Альда сама не верила в то, что согласилась на это. Но это, и правда, было лучшим выходом.

Женщина такого низкого статуса — незамужняя секковийка, не принадлежащая к знати, — не могла считаться гостьей высокого Соколиного дома. Ульпин Вилвир и так пошёл на большие уступки, позволив ей находится в господских покоях несколько дней. Служанки, как и сказал Эстос, считались такой же собственностью дома, как столы или занавеси, в равной степени принадлежали всем членам семьи, и, как и во всех других богатых поместьях, служили и в постели своих господ тоже. Но если Кейлинн станет наложницей, то никто кроме третьего господина и его отца не сможет приказывать ей, и она сама будет распоряжаться слугами, если того захочет.

И всё равно: Тервел, её дяди да и все прочие будут в ярости, когда услышат это. Если, конечно, эти слухи до них дойдут… Но дядя поймёт. Он знает, что для того, чтобы выполнить порученное, убийца может пойти на всё, притвориться кем угодно, лишь бы достичь цели. Он будет в ярости, но и будет гордиться ею тоже. Его племянница проникла в самое сердце Соколиного дома, сделала то, что никому ещё не удавалось. И Дзоддиви поймёт тоже. Подумает, что это просто способ узнать про второе сердце Эстоса Вилвира.

В то утро, когда Альду наконец призвали к первому господину для принесения клятвы, она опять проснулась в объятиях Эстоса. Все ночи они проводили в одной постели, рядом… Он покрывал поцелуями её лицо, и шею, и грудь — и от этого тяжело и жарко становилось в голове, а вдоль спины словно лился тёплый мёд. Нескоро, но они засыпали, прижавшись друг к другу.

Слуги с вечера приготовили для госпожи Кейлинн одеяние, достойное наложницы третьего господина Соколиного дома. Нежно-бирюзовое платье было сшито из пяти слоев тончайшей прозрачной ткани — каждый внутренний слой чуть темнее внешнего, — а широкий пояс из посеребрённой кожи туго стягивал талию и поднимался до самых рёбер. Несмотря на пять слоёв, платье всё равно было слишком прозрачным для общих комнат, так что Альде пришлось надеть ещё и зелёную шёлковую накидку с узкими прорезями для рук. Волосы служанки заплели так, как носили секковийки.

В покои первого господина Альда пошла одна, потому что обычно в эти дни лунного месяца Эстос бывал в сознании всего по несколько часов в день. Он пока никому не рассказала, что его недуг отступал в близости Кейлинн, и вынужден был притворяться.

Двое слуг и четверо служанок провели её в покои главы дома и оставили в небольшом круглом зале с семью окнами. По некоторым признакам Альда догадалась, что это были личные покои первого господина: комната была убрана нарядно, но по сравнению с прочими залами Соколиного дома почти что скромно. На столах были разложены книги, лежали листы с записями, а позабытая на резной подставке длинная курительная трубка ещё дымилась.

Слуги, к удивлению Альды, удалились, и она осталась в комнате одна.

Она хотела сесть в одно из мягких кресел, но не знала, позволительно ли это. Скорее всего — нет. Так что она начала медленно обходить комнату и осматривать расставленные на специальных подставках диковинные вещи. Всего таких подставок было семь, по числу окон. На первой лежала книга с выцветшими страницами. Альда не знала языка, на котором она была написана. Над второй каким-то невероятным образом держался старый охотничий нож — он стоял вертикально на острие лезвия. Альда сначала подумала, что он был воткнут в подставку, но потом увидела, что он её даже не касался — просто висел в воздухе. На третьей стояло что-то вроде шкатулки, и когда Альда подошла ближе и рассмотрела драгоценность, что покоилась на белом шёлке, сердце её замерло от тёмной, непонятной тревоги.

Странное, невозможное совпадение!

В шкатулке лежала одна из серёг принцессы Матьясы. Альда не могла спутать!

Золотой полумесяц и семь звёзд из драгоценных камней, каждая своего цвета. Альда, когда навещала семью своего жениха, видела эти серьги так часто, что запомнила оттенок каждой звёздочки и то, в каком порядке они располагались. Всё было один-в-один: и цвет, и размер, и место.

Это были фамильные драгоценности королевской семьи, так что сложно было представить, чтобы мастер осмелился изготовить копию… Но те серьги были уничтожены огнём, обращены в бесформенные комки металла, Альда сама их видела! Золото утратило блеск, камни помутнели, и всё было серым от соли и пепла.

Даже если предположить, что какая-то магия могла их возродить в прежнем виде, новый господин Изумрудного дома никогда и никому не отдал бы серьги матери, драгоценность, которую она ценила более других и с которой никогда почти не расставалась.

Альда смотрела на серёжку и не находила никакого объяснения.

Почему это украшение здесь?

Может быть, как напоминание о том, что сын Ульпина Вилвира — старший из внуков последнего короля и считался бы наследником трона, если бы тот всё ещё стоял в Зале Поющих Труб? Но тогда стоило бы выставить здесь вещь, принадлежавшую последнему королю, а не женскую безделушку…