Эти приготовления заняли больше четырёх часов, но даже после этого Альде не было позволено войти в комнату Эстоса. В первый раз наложниц было положено вводить к господину на закате. Оставшиеся часы Альда провела в саду. Слуги предлагали ей пойти в покои других господ и познакомиться с их наложницами, но Альда отказалась, сославшись на то, что у неё пока нет достойных даров, чтобы прийти с ними к своим сёстрам.

Когда солнце наконец опустилось, а позолоченные крыши поместья вспыхнули красноватым огнём, её пригласили в тот дворец, что занимал Эстос, Лигур вложил в руку новой наложницы бляшку со знаком Соколиного дома и отворил перед ней двери в покои её господина. Господин, распростёршийся на постели, даже не пошевелился. Альда обернулась на Лигура, стараясь изобразить растерянность.

— Третий господин спит, — ответил слуга, — это лучше, чем когда он мучается от боли. Заботься о нём. Если что-то нужно ему или тебе, безотлагательно присылай слуг — у двери всегда кто-то сторожит.

— Я буду следить за господином, не смыкая глаз.

— Хотя бы это… — вздохнул Лигур. — Пройдёт не менее двух недель, прежде чем ты сможешь выполнить свои обязанности.

Альде даже не нужно было притворяться — она почувствовала, как её щёки заливает краска.

Стоило двери за Лигуром затвориться, как Эстос отбросил одеяло и вскочил с постели.

Он подхватил Альду на руки и закружил по комнате. Поначалу — чисто инстинктивно — она начала отбиваться, но потом рассмеялась и позволила кружить себя. Эстос довольно быстро выдохся — и опустил Альду на кровать.

Сам он оказался сверху, придавив её.

У Альды кружилась голова — но точно не от того, что Эстос носил её по комнате, а от чего-то другого, от того же, от чего замирало и таяло её сердце, — и она подумала, что впервые в жизни подобное обхождение было ей втайне приятно. Она хотела, что Эстос держал её вот так — как нечто принадлежащее ему и бесконечно ценное.

Эстос завладел её ртом, и пока его язык и губы ласкали её, его руки ловко освободили Альду от верхней накидки и пояса. Платье было таким тонким, что она чувствовала себя обнажённой в его объятиях.

Мысль о том, чтобы остановить Эстоса, была слабой, как далёкое эхо. Альда обхватила его плечи и вжалась губами в его горячий, сильный рот.

— Кейлинн, — хрипло прошептал Эстос, оторвавшись на секунду. — Ты вошла в этот дом. Теперь ты моя, по праву.

От тёплой и тревожащей хрипотцы его голоса Альду пробрало дрожью.

Только вот имя. Чужое имя…

Она даже не заметила, как это произошло, просто вдруг почувствовала горячую ладонь Эстоса в сокровенном месте между бёдер. Он касался её сквозь ткань, но это всё равно было так бесстыдно…

По платьем на Альде не было белья — оно не полагалось наложницам, когда те находились подле своего господина, — и поэтому прикосновения были точно по голой коже.

Она почувствовала, что стала влажной там. Может быть, уже давно, но только сейчас она поняла это. И Эстос медленно погружался в эту влагу, потихоньку раскрывая её. Пока между ними оставалась ткань, целых пять слоёв, но всё равно это было то, чего Альда не испытывала никогда раньше. Никто кроме неё самой не касался её там…

Она застонала от удовольствия, смешанного с отчаянием.

— Ты прекрасная, чудесная… — шептал тем временем Эстос. — Ты — настоящее чудо, пришедшее в мою жизнь. Я должен поклоняться тебе, как божеству, но я хочу тебя, невыносимо хочу. И я уже знаю, что это будет сладко, как никогда в жизни, потому что ты… Я как будто ждал тебя всю жизнь!

У Альды разрывалось сердце, и она прикусила губу, чтобы не вырвались те самые слова.

Её хотелось сказать «Да, я твоя. Бери меня!», но стыд останавливал. Стыд и ещё что-то — неотступная память о том, кем она на самом деле была, вовсе не Кейлинн, а Альдой Льессум. Хотя ей и казалось, что сейчас она на самом деле из холодной, рассудительной Альды превратилась в необузданную и страстную секковийку Кейлинн.

— Ты хочешь меня не меньше, — продолжал Эстос. — Я чувствую, что хочешь… Там так влажно.

Эстос начал надавливать чуть сильнее, и Альдой овладевала какая-то сладостная слабость. Ей казалось, что даже захоти она оттолкнуть Эстоса, то не смогла бы поднять руку.

Его движения там становились всё более сильными, напористыми, властными…

А потом он убрал руку и поднёс пальцы к лицу. Они влажно блестели — от её соков.

Альда невольно зажмурилась — в её жизни никогда не было ничего настолько, настолько смущающего. Она текла в его руках, и он показывал ей мокрые пальцы.

А потом он поднёс их к губам и облизал.

Сердце в груди Альды билось так, словно хотело вырваться наружу, а в животе всё немело от необъяснимого, непонятного желания того, о чём Альда пока ещё не знала, от безумного и сладкого предвкушения…

Она невольно раскинула ноги ещё шире, точно приглашая. Ткань платья натянулась, и Альда увидела влажное пятно. Ей было стыдно и одновременно хотелось большего. Она чувствовала, что теряет себя…

Она перевела взгляд на Эстоса, на его худое красивое лицо, и на секунду ей почудилось в нём нечто знакомое, как будто она видела его когда-то раньше, месяцы, а может, годы назад.