181 Итак, в кабине стало тихо.. Я вывернулся, как только мог, и в такой

акробатической позе взглянул на показания приборов на пульте бортинженера.

Вскоре, всего через несколько полетов, я отказался от подобных гимнастических

упражнений, так как убедился, что, когда за пультом бортинженера Беспалов, в

моторных приборах можно не думать.

Под нами проплывали малознакомые мне места: какие-то дороги, леса, поля. . Большую помощь в построении маршрута оказал мне Аржанов. Он-то

знал здесь буквально каждый кустик и помог вывести машину на последнюю

предпосадочную прямую так, чтобы избежать излишних змеек и доворотов в

последний момент, перед самой землей.

Вот и аэродром. Чуть-чуть прибавив газу — только бы, боже упаси, не

разогнать в последний момент тщательно установленную скорость! —

переползаем последние препятствия на самой границе летного поля. Так.

Хорошо. Препятствия пройдены. Теперь убираем газ всех четырех моторов до

упора. Штурвал на себя — и самолет мягко касается колесами земли.

В самом конце пробега мы подкатываемся к стоящему по-прежнему в полном

одиночестве Туполеву, Пока машина была в воздухе, он прошел в то место, где, по его мнению, мы должны были закончить послепосадочный пробег, если

приземлимся точно в начале аэродрома. Так оно и получилось.

— Ну, силен старик!—уважительно заметил наш бортрадист. — Оба раза

угадал: и на взлете, и на посадке.

Угадал? Вряд ли. . Дело в том, что способность так «угадывать» Туполев

проявлял не раз и не два. Проявлял даже в таких сугубо нестандартных, не

имеющих привычных прецедентов случаях, как взлет предельно перегруженного

самолета, уходящего в рекордный дальний перелет. В то летнее раннее утро, когда АНТ-25 Чкалова, Байдукова и Белякова взлетал с бетонной дорожки

подмосковного аэродрома, чтобы, пролетев над Северным полюсом, через 63 часа

16 минут приземлиться в Америке, в то утро среди многих присутствующих,

которые пытались предсказать место отрыва, верно определил его один лишь

Туполев.

В общем, для «угадал» набирается многовато совпадений.

182 Недаром имеет столь широкое хождение множество легенд об этом его

свойстве: и как Туполев, посмотрев однажды на самолет другого конструктора, на глаз, без всяких расчетов, определил, в каком месте конструкция «не держит»,

— и действительно, самолет в этом самом месте сломался. И как в другой раз, перелистав объемистый том аэродинамических расчетов, в итоге которого

выводилась ожидаемая величина максимальной скорости полета новой машины, Туполев — конечно, снова на глаз — назвал другую цифру, которая и

подтвердилась, когда дело дошло до летных испытаний. И многое другое в

подобном роде. Рассказывали, что каждый сотрудник туполевского

конструкторского бюро, которому удавалось при обсуждении какого-нибудь

технического вопроса в чем-то переспорить Главного, немедленно получал

премию, повышение в должности или иной знак поощрения.

Не знаю, что в этих легендах правда, а что — домысел (но ни в коем случае

не вымысел!). Симптоматичен, во всяком случае, сам факт их существования.

Трудно сказать, какой из множества самолетов АНТ (так обозначались

самолеты конструкции Туполева в довоенные годы) или Ту (такое обозначение

было принято к началу войны) — «самый лучший». Вряд ли вообще возможно

распределить самолеты, так сказать, в порядке убывания достоинств. Одна

машина сильнее в одном, другая — в другом. Не знаю, спрашивал ли кто-нибудь

мнения на сей счет самого Туполева. Но подозреваю, что, если бы ему задали

подобный вопрос, он вряд ли ответил бы на него. Скорее всего, отшутился бы.

Или, возможно, отмолчался — благо умел это делать весьма выразительно.

Впрочем, и сказать — когда считал нужным — он умел так, будто бритвой

резануть! Старожилы туполевского КБ и по сей день помнят, как однажды они

дружно ругали некое лицо, занимавшее в авиации не последний пост и

совершившее что-то не так, как надо. Прорабатывали означенное лицо азартно и

многословно. А когда красноречие участников этого содержательного

собеседования стало иссякать, Туполев, до того молчавший, изрек: