Когда ведущий инженер эксперимента, которого в данном случае легко понять, возжаждал крови и потребовал принятия по отношению к виновнику

происшествия, сиречь ко мне, мер административного воздействия, против этого

решительно возразил не кто иной, как профессор Келдыш, признанный глава

исследований флаттера в нашей стране.

Нашлись даже такие доброжелатели, которые пытались, разумеется из самых

лучших побуждений, вывернуть факты наизнанку и доказать, что все

случившееся только к лучшему. Опробовано, мол, поведение самолета на таких

скоростях и перегрузках, которые до этого на нем никому и не снились.

Объективная польза от этого, говорили они, значительно ценнее, чем какой-то

один экземпляр серийной машины, и, следовательно, летчика за все происшедшее

надо не ругать, а чуть ли не награждать.

Встать на подобную точку зрения было — чего грека таить! — весьма

соблазнительно. Ведь таким нехитрым способом я из растяпы сразу превращался

в героя. Но очень уж явно противоречила подобная приятная трансформация

всем моим представлениям об элементарной порядочности. Встать, даже наедине

с самим собой, на такой путь я не мог.

90

Нельзя, в самом деле, валить в одну кучу и одинаково расценивать действия

летчика в вынужденных и в преднамеренно созданных обстоятельствах. Умелые

и хладнокровные действия, направленные на благополучный выход из сложной

ситуации, возникшей по вине летчика, разумеется, в какой-то степени

уменьшают эту вину, но все же не превращают побежденного (хотя бы и

осуществившего блестящий отступательный маневр) в победителя.

Я понял, что мало составить (или позаимствовать у своих предшественников) и принять к исполнению некую схему правильных действий летчика-испытателя

в различных случаях жизни. Надо эту схему применять на практике воистину

педантично, не отступая от нее ни ради «еще одного последнего режимчика», ни

ради «очень уж нужного и срочного полета», ни ради чего-либо другого. Теперь я

это понял не только умозрительно, но и на личном, и притом горьком, опыте.

— Каждый должен сделать свои собственные ошибки, — резюмировал

события Чернавский.

И я вопреки обыкновению на этот раз не поинтересовался личностью автора

очередного афоризма.

* * *

Продолжать испытания решено было на другом экземпляре СБ.

По этому поводу Костя Лопухов немедленно рассказал анекдот о новобранце, который, попав в кавалерию, на первом же занятии по практической езде

постепенно сполз со спины коня на холку, оттуда на шею и в конце концов

возопил: «Дайте следующую лошадь! Эта уже кончается!»

Рассказав этот изрядно бородатый анекдот, Костя долго и радостно хохотал, пока мельком не взглянул на меня. По выражению моего лица он, по-видимому, расценил успех своего выступления как несколько чрезмерный, вследствие чего

тут же перестроился:

— А в общем брось, Маркуша, огорчаться. С кем не бывает? И учти: вполне

могло кончиться гораздо хуже.

В этом он был, без сомнения, прав.

Кончиться гораздо хуже могло..

Вскоре к нам перегнали с завода с иголочки новый СБ. На него перенесли

аппаратуру, быстро отладили ее, — и вот мы уже снова летаем. Время за ра-91

бетой идет быстро, и, наконец, настает день, когда но первому этапу наших

испытаний делать больше нечего: аппаратура доведена и полностью

работоспособна. Самолет закатили в ангар, сняли с обоих крыльев элероны и

установили вместо них новые, специально изготовленные по нашему заказу — с

уменьшенной весовой балансировкой.

Внешне самолет по-прежнему ничем не отличался от серийного, но

обращаться с ним следовало теперь как с сильно взрывчатым веществом.

Один за другим пошли полеты, очень непродолжительные по времени, но

наполненные волнующим ощущением остроты эксперимента. После взлета мы

набирали четырехкилометровую высоту, включали аппаратуру и осторожно

выполняли медленный, плавный разгон до заданной скорости — можно сказать, подползали к ней, — после чего снова тормозили машину, снижались и