Шрифт:
Квартира кажется пустой.
И в этой пустоте только мои слезы – реальность.
__________________________________________________
не смотри на меня, не смотри
эта грязь, этот холод внутри
этот голод, ох, проклятый сон
куда ночь, туда он, туда он…
не смотри на меня, я боюсь
что забывшись однажды сорвусь
захочу тех касаний и слез
это сон, это все не всерьез
не смотри на меня, и сполна
станет жестче меж нами стена
нерушимей, китайской длинней,
чтоб идти дни и ночи по ней
и к тебе не добраться никак
ты не радость, а проклятый враг
ты меня, не касаясь, убьешь
не смотри, и живи, как живешь
мое глупое сердце смолчит
и внутри навсегда сохранит
этот взгляд, эту горечь и бред…
не смотри, ну ведь сил больше нет!
28.05.24 М. Зайцева
34
Сырники получаются кривыми и на редкость горелыми. Буквально на минуту отворачиваюсь… И все, спасать уже нечего. Запах, неприятный и резкий, мгновенно распространяется по всей кухне, и я, ругаясь на себя за то, что снова забыла включить вытяжку, торопливо жму на кнопку включения, а затем открываю окно. Весенний, совершенно уже апрельский воздух врывается в кухню, и через пару минут дышать становится легче.
Пока вожусь, ликвидируя последствия своего пребывания на кухне, сбегает кофе… Да чтоб тебя!
Не получается у меня ловко и спокойно орудовать у плиты!
Почему-то перед глазами на одно, малюсенькое мгновение, возникает мощная спина, обтянутая белой футболкой, точные, выверенные движения. У него никогда не сбегал кофе.
Сглатываю, ощущая во рту тот знакомый привкус, кофейно-кардамоновый, жесткий и крепкий… И тут же мысленно шлепаю себя по щеке: не сметь! Не сметь вспоминать! Даже про кофе! Даже про обычные, безобидные утренние встречи здесь, на кухне! Не сметь!
Зажмуриваюсь, крепко-крепко, сжимая край подоконника и чуть ли не перевешиваясь в окно, так хочется, чтоб апрельский холод немного остудил горящую голову! И вытеснил из головы преследующие постоянно образы.
Как назло, окна выходят во двор, и я вижу, как к подъезду подруливает, медленно, спокойно, огромный черный внедорожник.
Замираю, до рези в глазах вглядываясь в лобовое стекло, в смутно белеющее лицо водителя. Зачем мне это? Не знаю. В последнее время сложно себя контролировать…
Мне кажется, что водитель тоже на меня смотрит. Пристально, тяжело, жестко… Приглашающе.
Это морок. Это чертов жуткий кошмар опять.
Каждую ночь я во сне вижу его.
Черный хищный внедорожник и огромного, такого же хищного мужчину за рулем. Мой персональный Харон и его ладья. Знаю, стоит позволить, и он увезет меня с собой, позволит сделать глоток из реки забвения, чтоб отключить голову, память. Совесть.
Каждую ночь я соглашаюсь.
И испытываю такое блаженство, которого в реальности даже не было, кажется. Хотя… Я упорно стараюсь не вспоминать то, что было в реальности.
И безумно боюсь, что однажды перепутаю сон и явь.
– Милая, ты зачем окно открыла? – голос Севы заставляет вздрогнуть.
Разворачиваюсь, смотрю на него, опирающегося на палочку и с тревогой изучающего меня.
– Ты же простудишься!
– Сырники подгорели, запах жуткий… – бормочу я с улыбкой, – и кофе сбежал… Так что на завтрак сегодня бутерброды, милый.
Подхожу к нему, обнимаю, целую, испытывая нежность, перемешанную со стыдом.
Он такой хороший, мой Сева, такой теплый о сна, беззащитный, родной… А я… Я просто дрянь.
– Бутеры тоже отлично, – он обнимает меня, трется носом о висок, – все равно мне перед процедурами желательно не наедаться…
Нас прерывает звонок телефона, Сева достает трубку из кармана домашних брюк, я вижу высветившегося абонента «Брат», отворачиваюсь к плите.
– Да, Вань, – говорит Сева, – скоро выхожу. Дым? А… Это Алинка сырники сожгла… Да-да… Я тоже…
Он смеется, смотрит на меня тепло и лукаво.
А мне иррационально хочется его ударить просто за это безобидное подтрунивание надо мной, это легкое обсуждение меня с человеком, которого я изо всех сил не хочу допускать в нашу с Севой жизнь.