Он устало махнул рукой:

— Только это и может иметь. Не отвернись вы от меня когда-то, текущий момент был бы другим.

— Опять двадцать пять… Я виновата в том, что вы сюда попали?! Сюда просто так никто не попадает. Нет дыма без огня.

— Вы и были моим огнем. Ради вас я пошел по другой дороге, ради вас стремился зарабатывать, чтобы вы жили в роскоши. Вы же так страдали от нищеты…

— И женились ради меня?

— В каком-то смысле. Пытался найти успокоение, чтобы от отчаянья не делать уж слишком большие глупости.

— Хорошо… Не хотите признаваться в содеянном, вам же хуже. Скажите мне напоследок хоть что-то от души.

Прятаться было некуда.

Его судьба была гораздо интересней той причины, по которой он сюда попал. Убийство женщины — возможно, плод ее воображения, падение мысли, профессиональная привычка раскапывать в глубинах человеческих низменное. Этот умалишенный лишь подыграл, сумев ее заинтриговать.

«Она была пустышкой» — в ответ на ее вопрос, зачем он убил женщину, не является даже косвенным признанием, и к делу фразу не пришьешь.

Он просто тянул время.

За казенные жидкие харчи и хлипкую, подтекавшую в камерах крышу над головой.

— Простите меня, — неожиданно прозвенело в ушах.

— За что?

— Когда-то я воспользовался вашей наивностью, но вы и сейчас меня обыграли. Вы жестоки, но закон и справедливость на вашей стороне. Свою очередную звездочку вы все равно получите. И кто же из нас вампир?

— Хотите признаться?

— Хочу. Радуйтесь. Я проиграл.

Из окна в комнату влетали запахи, которыми игрался теплый ветер: чубушника, сирени, травы и хвои.

«Господи, как же хочется жить!» — глубоко вдохнула воздух Самоварова.

— Я не это хотела услышать.

— Я никого не убивал. Когда потерял семью, вскоре обанкротился. Обострились старые травмы, начал глушить их таблетками и алкоголем.

От тоски решил навестить старого друга, нашел его здесь, в соседней деревне. Сюда попал из-за пьянки. Была облава, в местном притоне оказались, в числе прочих, неправильные люди. Ваши нагрянули — началась перестрелка. Я был в дальней комнате с продажной женщиной. Она была сильно пьяна, пыталась вскочить, ударилась головой об угол кровати, я уложил ее, она умерла.

— Вы омерзительны.

— А вы — дура. Руки по локоть в крови, а все хотите казаться в белых одеждах.

— Вы омерзительны тем, что снова врете.

— Врете здесь только вы, — жамкал слова гадкий, обветренный рот. — Я уже признался. Только к делу не пришьете — это была случайная смерть.

В ней завозилась жалкая, напрасная ревность: «Он с кем-то был… неужели… неужели он ее целовал?»

Она обвела отяжелевшим взглядом комнату — опостылевшие коричневые стены с облупившейся краской, запах гари, насквозь проевший скудную обстановку, поблекшие фотографии давно несуществующих людей, сама она где-то с ними — нереальная, юная, восторженная.

Холодный чай на столе.

Ненавистная допросная лампа.

Она обречена находиться здесь до скончания веков.

Эта война не закончится никогда.

Гордыня снова одержит победу.

Тогда зачем же пришла весна?

В кабинет настойчиво стучали. Не дождавшись ответа, зашел Василий. К его веснушчатому лицу прилипло выражение довольного злорадства. Этот мрачный человек лишил его возможности лишний раз поболтать с начальницей не по уставу, также прибавил хлопот: она сама и распорядилась следить за ним «особо пристально».

— Это… — замялся дежурный, исподлобья разглядывая сгорбленную, в красном свитере, спину.

Варвара Сергеевна поглядела на него строго и гаркнула:

— Что еще?! Докладывать разучился?

Опомнившись, парень вытянулся и взял под козырек.

— Обоз готов тронуться минут через пять.

Она перевела взгляд на лоснившиеся от только что съеденных пирожков губы дежурного.