— Не соглашусь. Я размышляла про это, пока жила с родителями и не ощущала себя хоть сколько-нибудь реализованной личностью, но и позже, поднимаясь по карьерной лестнице. Продолжаю размышлять и сейчас, а с возрастом еще острее. Деньги здесь не при чем.

— В тебе нет зависти и алчности, потому ты всегда довольствовалась тем, что имеешь, — задумчиво произнесла Матросова.

— Не скажу. Я всегда стремилась красиво одеваться, разъехаться, с матерью, стремилась быть лучшей в отделе. И если ты о мотивации, я всегда была жадной. До жизни.

— Но мужика-то ты своего бывшего из семьи так и не увела…

— Меня останавливала совесть, а вовсе не отсутствие мотивации.

— Хорошо, я не совсем ясно выразила мысль… Удовлетворив базовые потребности, люди начинают не размышлять, но действовать в силу своего понимания ситуации. Помнишь девушку, что была со мной в Питере в центре «Мои документы»?

— Смутно. Я же спиной к вам стояла.

— Когда мы с тобой встретились в театре, и я наконец вспомнила, где мы пересеклись первый раз, я отмотала пленку назад и восстановила в памяти разговор. Та девушка, Ольга, дочь моей школьной подруги, той самой, с которой нам не о чем было разговаривать вечерами на отдыхе. А Саша, которую мы с ней обсуждали, — в свою очередь, школьная подруга Ольги.

— Да, припоминаю, как ты на эту Сашу накинулась!

Принесли кофе, и Варвара Сергеевна с наслаждением сделала первый за утро глоток. Эспрессо оказался превосходным.

— Я была грубовата, и мне за это неловко. Что поделаешь, характер у меня не сахар, — неожиданно повинилась Матросова.

Самоварова кивнула.

На душе было на удивление спокойно, или же все дело было в магической силе, проникающей через гладившую теплую шерстку руку во все тело.

— У девчонок есть еще третья со школы подруга, Ируся. Оля человек инертный, да и в личной жизни девке не фартит, а Сашка всегда была боец.

Ируся эта служила, между прочим, в органах.

— Где именно?

— После юридического пошла в следственный комитет. Девка была видная и не без таланта: на досуге писала стихи, рассказы. До серьезного объема не дотягивала, списывала на нехватку времени, но, думаю, то была обычная лень.

Варвара Сергеевна нахмурилась. Роман писать она бросила не по причине лени и уж тем более — нехватки времени, в тот год она уже была на пенсии. Сюжетных линий в копилке памяти было предостаточно, но ей хотелось рассказать не только про убийства и кропотливую работу следователя, ей хотелось выразить на чистом белом листе что-то еще, что-то очень личное, поделиться сокровенным, «уникальным».

И вот здесь она наткнулась на препятствие.

Единственным «уникальным» в ее жизни сюжетом стали давно похороненные в памяти события того далекого октябрьского дня тысяча девятьсот девяносто третьего года — как раз это и было запретным для публики в силу ее глубоко личного и двойственного отношения к пережитому.

Но и рассказать в сухом остатке было не о чем…

Какой-то парень клеил в толпе молодую женщину. Симпатичным неженатым парням это свойственно. Позже этот же парень оказался то ли наемным снайпером, то ли силовиком, то ли членом одного из противоборствующих между собой движений.

Ему необходимо было где-то пересидеть, и он, не особо напрягаясь, затащил уже знакомую ему молодую женщину в чужую квартиру, в которой провел с ней ночь.

Наутро он ушел, ничего не обещая, его схватили какие-то люди в сером. Она что-то рассказала своему любовнику и начальнику, тот выяснил, что парень погиб в те же дни. Красиво, но неинформативно.

И божественное, и дьявольское кроется в деталях.

Во взгляде той потрепанной совы на полке темного коридора, в глухом ворчанье подтекающего на кухне крана, в силе горячих пальцев, в одуряющем запахе небритой щеки и облупившемся алом лаке на указательном пальце…

Но разве об этом напишешь?

— Варь, ты меня слушаешь?

— Да.

— Нет, если не интересно, могу не рассказывать, — по-девчоночьи изобразив голосом обиду, пожала плечами Вика и слегка надула подкаченные губы.

Хватило ее на несколько секунд.

— Ты снова подвисла, — сказала уже серьезно. — Все про Веру свою думаешь?

— Вика, я вся внимание! — Самоварова щедро отхлебнула кофе из чашки.

— Ируська стала попивать. Поначалу это выглядело не так уж плачевно. Когда молоденькая симпатичная девчушка «перебирает» на вечеринке, это простительно. Молодость многое извиняет.

— Согласна…

— Из органов ей пришлось уйти. Говорила, что надоела текучка и невысокая зарплата, я же уверена, что ее уволили. Оставшись без работы, Ирка стала уже серьезно пить, в тридцать-то с небольшим! Ольга ее бесконечно оправдывала, а когда мы порой собирались по праздникам большой компанией, все продолжали делать вид, что девушка «слегка перебрала». К сорока годам она дошла до самого плачевного состояния: некогда уютная квартирка превратилась в проходной двор, мужики ее опростились до самого некуда, а о том, чтобы устроиться на работу, она и думать забыла.