Начало католической реакции произвело перелом в жизни одного еврейского ученого, прославившегося в медицинской науке. Уроженец Португалии, марран Амат Лузитан (Amatus Lusitanus) учился в Саламанкском университете, а затем занимался теорией и практикой медицины в Лиссабоне. Введение инквизиции в Португалии заставило его покинуть родину и переселиться в Нидерланды. В Антверпене он опубликовал свой первый научный труд: исследование о Диоскориде («Index Dioscoridis», 1536).

После долгих скитаний по Франции и Германии Амат Переселился в Италию. Между 1540 и 1555 гг. он жил в Венеции, Риме, Ферраре и Анконе, везде ценимый как выдающийся врач и теоретик медицины. В Ферраре он читал публичные лекции по анатомии и науке о лекарственных травах. Своей обширной медицинской практикой он пользовался для научных целей. Ход лечения каждого своего пациента он подробно записывал, а когда набиралось сто таких записей, он соединял их в книгу под именем «Curationum Centuria» (семь таких книг было издано). В Анконе Амат открыто исповедовал иудейство, забывая, что за ним, бывшим марраном, зорко следит глаз инквизиции. Это подвергло его крайней опасности при папе Павле IV, когда инквизиция в Анконе принялась за розыски марранов, отпавших от церкви. К счастью, Амат был вовремя предупрежден о предстоящем аресте; он в 1556 г. бежал из Анконы и тем избег участи 24 мучеников, погибших в том же году (§ 12). Некоторое время Амат прожил в Пезаро, где тогда организовался известный торговый бойкот Анконского порта, но потом переселился в Салоники, последнее убежище марранов (1559). Здесь он мог свободно исповедовать иудейскую религию. Он стал называться еврейским именем Хав ив (буквальный перевод слова Amatus, «любимый») и принимал участие в делах салоникской общины. Здесь он умер (около 1568 г.), оставив по себе ряд замечательных трудов по медицине на латинском языке, по которым учились следующие поколения медиков.

Яков Мантин стоял еще всецело в полосе гуманизма. Амат Лузитан пережил кризис гуманизма и переход к католической реакции, а третий крупный представитель итальянской медицины, Давид де Помис («min ha’tapuchim» — еврейский перевод его фамильного прозвища), действовал в эпоху стабильной реакции. Получив в 1551 г. в Перуджии звание доктора медицины, он с большим успехом практиковал в разных городах Италии, но не мог развить свою деятельность в широких кругах христианского общества вследствие папских булл, запрещавших христианам лечиться у евреев. Только при Сиксте V ему удалось получить разрешение на врачебную практику среди христиан. Имени этого папы Давид посвятил свой еврейский лексикон с переводом слов на латинский и итальянский языки («Zemach David», 1587). В это же время он издал на латинском языке книгу «О еврее-медике» («De medico hebraeo, enarratio apologetica», Венеция, 1588), красноречивую апологию еврейских врачей, с целью устранения предрассудков, злостно распространяемых католическим духовенством или христианскими конкурентами. Автор перечисляет имена выдающихся деятелей медицины из евреев, услугами которых пользовались высшие светские и духовные сановники, а в конце приводит ряд изречений из Талмуда для доказательства этической высоты этой оклеветанной книги. Давид де Помис умер в Венеции в последние годы XVI века.

В те годы, когда еще не угасли последние лучи гуманизма, в Италии появились ростки религиозной философии. То была философия особого рода: не обычный рационализм Маймонидовой школы, основанный на учении Аристотеля, а воскрешение древнего неоплатонизма или филонизма в сочетании с каббалой. Сын вождя сефардских изгнанников, Иегуда Абраванель, или Леон Медиго (умер ок. 1530 г.), разделявший с отцом все муки скитания, написал на итальянском языке философский трактат «Диалоги о любви» («Dialoghi di Amore», 1505), где развивается мысль, что любовь или взаимное влечение материи и духа составляет животворящее начало и в космосе, и в человечестве. Любовью Бог создал мир, ею мир управляется и ею же регулируется отношение человека к Богу, влечение души к своему Первоисточнику. Мудрость и добродетель, вера, знание и красота, все, что дает возвышенный смысл человеческой жизни, — есть проявление этой любви или влечения души к Богу. В форме длинного диалога между «Филоном» и «Софией» затронуты общие проблемы естествознания, философии и особенно психологии, но ничего специфически еврейского здесь нет. О еврейских убеждениях автора можно только догадаться по тому, что он говорит от имени иудео-эллинского философа Филона, героя диалога: он видит сходство между Моисеевым учением о сотворении мира (в его каббалистическом истолковании по теории эманации) и платоновскими «идеями». Итальянский язык книги и абстрактность ее изложения дали повод к слухам, будто автор «Диалогов» принял христианство. Первый христианский издатель, напечатавший книгу в Париже в 1535 г., обозначил имя автора на заглавном листе так: «Леон Медико, по нации еврей, но потом ставший христианином». С целью привлечь покупателей-христиан сделаны были даже некоторые тенденциозные вставки в текст книги (напр., упоминание имени Иоанна Крестителя рядом с Ханохом и Илией-пророком).

Иегуда Абраванель не попал в сети церкви, но мрачная тень ее легла на его семью и вызвала в ней глубокую трагедию. В 1492 г., когда эта семья покидала Испанию, Иегуда отправил своего малолетнего сына в Португалию на попечение родных, а сам двинулся дальше, в Италию. Тут он узнал, что ребенок был окрещен в Лиссабоне во время массового крещения еврейских детей по приказу короля Эммануила. Потрясенный отец всю жизнь оплакивал эту утрату дорогой души. В своей стихотворной «Жалобе на судьбу» («Teluha al ha’zman») он обращается к потерянному сыну с трогательными вопросами: «Дорогой мой, что делаешь ты среди людей с нечистыми сердцами, ты, яблоня, среди засохшего сада? Зачем твоя чистая душа среди иноплеменников, как роза среди терний и сорных трав?» Он увещевает сына сохранить верность заветам предков под маской маррана: «Первенец мой, знай, что ты происходишь из рода ученых. Смотри же, сын мой, учись прилежно, читай Библию, разумей язык моих писем, изучай Мишну и Талмуд». Но тут же бедный отец говорит самому себе, что это иллюзия и что ему не суждено увидеть возвращенного сына. Среди чужого народа затерялся похищенный сын Иегуды Абраванеля, а в чужой литературе — итальянский труд отца. В течение 25 лет книга перепечатывалась четыре раза в Венеции. Затем она была переведена на французский, латинский и испанский языки. Французский перевод появился с посвящением королеве Екатерине Медичи, а испанский — с посвящением королю Филиппу II, так что книга о «Любви» была преподнесена худшим человеконенавистникам, творцам Варфоломеевской ночи и ужасов инквизиции. Еврейский перевод «Диалогов» долго хранился в рукописи и издан только в новейшее время.

Поздние следы эпохи гуманизма сказались в том, что итальянский язык, обиходный язык евреев в Италии, проник и в еврейскую поэзию. Во второй половине XVI века в Риме славилась поэтесса Дебора Аскарелли, переложившая в звучные итальянские стихи литургическую поэму Моисея Риети «Обитель молящихся» («Меоп ha’soalim», часть известного произведения XV века «Mikdas meat») и ряд синагогальных гимнов. Эти стихотворные опыты были изданы в Венеции в 1602 г. В то же время в Венеции выдвинулась молодая поэтесса Сара Копия Суллам (умерла в 1641 г.), дочь еврейского купца, вращавшаяся в образованных кругах итальянского общества. Когда появилась поэма «Эстер», написанная на библейскую тему католическим монахом Ансальдо Чеба из Генуи, Суллам завязала с ним переписку, которая продолжалась несколько лет (1618-1622). Из сохранившихся писем Чеба видно, что спор о сравнительных достоинствах иудаизма и христианства был главной темой переписки. Сара мужественно отражала все доводы своего корреспондента, который старался обратить ее в свою веру. Потерпев неудачу, монах попросил у Сары, чтобы она ему, по крайней мере, позволила молиться о ниспослании ей благодати христианской веры. Она согласилась, но с тем, чтобы и он ей позволил молиться о спасении его души. Полагают, что «нечестивые» письма Сары попали в руки инквизиции и были уничтожены. Из ее произведений известны только немногие сонеты на итальянском языке и одна апология («Manifesto»), написанная в ответ на брошюру венецианского священника Бонифация, который упрекал Сару на основании ее писем в отрицании догмата бессмертия души (1621). Ответ обвиняемой, полный сарказма и вместе с тем логически ясный и убедительный, свидетельствует о литературном таланте и знакомстве автора с проблемами религиозной философии.

Национальное настроение отражалось больше всего в хронографии, широко развившейся в Италии XVI века. Из четырех хронистов только один был туземцем, а прочие принадлежали к колонии сефардских переселенцев. Уроженец Кандии на подвластном Венеции острове Крите, Илия Капсали (ок. 1490-1555) был одним из последних представителей прежней «романиотской» культуры греко-италийских евреев, которая все более вытеснялась культурой пришлых сефардов. Насколько силен был в этих местах туземный элемент, видно из того, что еще в XVI веке в Кандии сохранился обычай читать в синагогах «гафтару» из библейских пророков на обиходном греко-еврейском языке и только первые три стиха каждой главы в древнееврейском подлиннике. Капсали, изучавший Талмуд в славной иешиве Падуи и ставший потом раввином в Кандии, пытался запретить употребление греческого языка в святом месте, но ему не удалось пересилить обычай, вызванный требованиями жизни. Свои досуги от раввинских обязанностей Илия Капсали посвящал писанию истории двух стран, где были рассеяны остатки романиотской группы: Оттоманской империи, наследницы Византии и Венецианской республики. Из его общей истории Турции, озаглавленной «Седер Элиягу» (или «Дебе-Элиягу»), опубликованы обширные фрагменты, относящиеся к истории евреев в этой стране при султанах Мухаммеде II, Баязете, Селиме I и Сулеймане до 1523 г., времени составления книги. Роль Турции в европейской истории автор оценивает с точки зрения провиденциальной: «Пройдитесь по главам этой книги, — говорит он во вступлении, — и вы увидите, что Бог в своей мудрости возвеличил турецкий народ и привел его из далеких стран (в Европу) для того, чтобы Турция служила в его руках орудием кары для всех (христианских) народов и государств, ибо чаша грехов их переполнилась». Илия Капсали подробно рассказывает об исторической роли своего родственника Моисея Капсали, первого главного раввина после завоевания Константинополя, о судьбе испанских и португальских евреев, попавших в Турцию после изгнания, о содействии евреев султану Сулейману при завоевании Родоса, о завоевании Египта и восстании местного паши, связанном с упомянутым выше (§ 3) эпизодом «египетского Пурима». Автор сам характеризует свои источники и метод описания следующим образом: «Правду говорил я во всех своих рассказах. Рассказы о турецком государстве я слышал от старых именитых турок, о завоевании Константинополя — от моего отца, который жил там долго и состоял при раввине Моисее (Капсали), об Испании — от бедных сефардов-изгнанников, проходивших через наш город и всегда находивших приют в нашем доме... Но в некоторых рассказах я следовал приемам риторов, допускавших преувеличения и небылицы».

Ближе к фактам Капсали стоит в своей хронике о Венеции («Divre ha’jamim lemalche Venezia»), написанной в 1517 г. [17] . Здесь автор рассказывает преимущественно о том, что он лично пережил во время войн в Венеции, Падуе и Кандии, о судьбе еврейских общин во время германской оккупации в Верхней Италии. Тут его описание имеет ценность показаний очевидца. Большой интерес представляет, между прочим, его описание талмудических иешив в Падуе, где он учился под руководством известного раввина Иуды Менца.

Как поэт-трагик подходит к истории своего времени Самуил Уске (Usque), марран из Португалии, бежавший от инквизиции в Италию. В середине XVI века он жил в Ферраре и там напечатал на португальском языке историю бедствий евреев, под заглавием «Утешение Израилю в его скорбях» («Consolacao as tribulacoens de Israel», 1552). Автор предназначил свою книгу преимущественно для своих земляков-марранов, избавившихся от инквизиции на родине и вынужденных скрываться от зоркого ока папской инквизиции в Италии. Он больше размышляет по поводу событий, чем рассказывает о них. Рассказ его начинается с декрета вестготского короля Сизебута о насильственном крещении всех испанских евреев и доводится до времени автора. Уске пользовался для этой цели испанскими и французскими хрониками, а может быть, и еврейскими рукописными источниками. Книга изложена в форме диалога между тремя пастухами, из которых один, Яков (еврейский народ), жалуется на страдания, пережитые им в разных странах, а товарищи утешают его, как друзья утешали страдальца Иова. Яков говорит о муках «еврейских овец» среди народов-волков и восклицает: «Европа, Европа, мой ад на земле! Что мне сказать о тебе, украсившей свои победы моими трупами? Как мне хвалить тебя, порочная, воинственная Италия? Ведь ты, как голодный лев, пожирала истерзанные тела моих овец! Гибельные пастбища Франции, мои ягнята питались вашими отравленными злаками! Гордая, дикая, гористая Германия, ты низвергала моих детей с грозных высот твоих Альп!.. А ты, ханжеская, жестокая и кровожадная Испания! Голодные волки пожирали в тебе и еще пожирают мои стада». С гневом мученика рисует Уске инквизицию: «Из Рима выступило дикое чудовище, с таким странным лицом и ужасным взглядом, что при виде его содрогнулась вся Европа... Из его глаз и рта извергаются потоки пламени, оно питается человеческими телами... Своей черной тенью оно распространяет густой мрак всюду, куда оно является. Как бы ярко ни светило там солнце, чудовище оставляет за собой тьму египетскую. Куда оно направляет свой бег, там сохнут зеленые луга, вянет цвет деревьев, земля превращается в мрачную бесплодную пустыню». Друзья скорбящего Якова утешают его тем, что нация, очищенная страданиями, становится нравственно лучше, совершеннее других. Истребить всю нацию нельзя, ибо, «если одно царство в Европе подымется, чтобы предать тебя смерти, у тебя остается другое царство в Азии, где можешь жить. Когда испанцы тебя изгнали, Бог открыл тебе путь в страну, которая тебя приютила и позволила свободно жить: в Италию». Эти строки были напечатаны за один год до сожжения Талмуда в Италии, за три года до обнародования буллы Павла IV и за четыре года до сожжения марранов в Анконе по приговору папекой инквизиции. В эти годы автору пришлось бы вычеркнуть Италию из списка стран, пощаженных «чудовищем». Папская цензура включила в «Индекс запрещенных книг» писанный кровью сердца мартиролог Самуила Уске, этот живой протест против деяний католической церкви. Свое сочинение, появившееся почти одновременно с напечатанной в Турции хроникой «Шевет Иегуда» (см. выше, § 8), Уске посвятил бывшей марранке и меценатке Грасии Мендес в Константинополе. Вскоре он сам переселился в Турцию, куда в то время бежали многие марраны из Италии. Сохранилось смутное известие, что Уске провел последние годы жизни в Палестине, в гнезде каббалистов Сафеде, где увлекся мессианской мистикой школы Ари.