Через двадцать лет после возникновения голландской колонии, когда туда еще тянулись вереницы беглых марранов из Испании и Португалии, люди с истерзанной душой, с отблеском костров инквизиции в испуганных глазах, Амстердам был взволнован появлением странного неофита, который в этой мирной гавани для усталых странников искал не покоя, а бури, простора для своей мятежной души. Человек с предвосхищенными за сто лет раньше идеями рационалистов XVIII века ворвался в среду страстно верующих, только что возвращенных в родное лоно иудаизма, и вызвал там ужас, навлек на себя жестокие преследования и сделался жертвой произведенного им переполоха.

Габриель да Коста родился около 1585 года в португальском городе Опорто, в ассимилированной марранской семье. В юности он изучал право и схоластическую философию в иезуитском университете города Коимбра и на 25-м году жизни занял должность каноника и казначея в одной из церквей родного города. Но догматика христианства не удовлетворяла его пытливого ума и чуткой совести. Католическое учение о вечной греховности человека, обреченного на муки ада или чистилища, внушало ему ужас. Да Коста углубился в изучение столь чуждых правоверному католику библейских книг, где он не нашел никаких мистических загробных ужасов, а, напротив, увидел заповеди здоровой земной жизни, близкие к велениям естественной религии. В нем пробудилось страстное стремление вернуться к вере предков. Воодушевленный этой мыслью, он тайно, с большой для себя опасностью, покинул Опорто вместе со своими братьями и матерью, которые тоже решились перейти в иудейство, и переселился в Амстердам (между 1612 и 1615 г.). Здесь вся семья приняла иудейскую веру по всем правилам закона, причем Габриель переменил свое имя на У риель. Скоро, однако, выяснилось, что чистый библейский иудаизм, пленивший душу да Косты, очень далек от практического раввинского иудаизма, законы которого строго регулировали каждый шаг в жизни неофита. Из-под ига католической догмы да Коста попал под иго раввинского Закона. Его стесняли эти бесчисленные обряды, имевшие больше национально-историческое, чем религиозное значение. Он стал пренебрегать религиозными обрядами и позволял себе открыто доказывать, что они не имеют корней в Библии и выдуманы «фарисеями», т.е. талмудистами и раввинами.

В 1616 г. Уриель поселился временно в Гамбурге, где его братья имели отделение своего торгового дома, и здесь, в новой сефардской колонии, предпринял свою первую критическую оффенсиву против традиции. Он послал представителям сефардской общины в Венеции, центре раввинизма, свои «Тезисы против традиции» («Propostas contra a Tradisao»), в которых были выставлены, между прочим, следующие мотивированные положения: 1) обряд Тефиллин не имеет никакого корня в Торе, где повелено закрепить Божии заповеди в голове и в сердце, а не прикреплять записи их молитвенными ремнями к голове и руке; 2) операция обрезания («милла») осложнена в раввинской практике скверным обрядом высасывания («периа») и другими церемониями, не предусмотренными в Библии; 3) во всех странах диаспоры произвольно установлены двойные дни главных годовых праздников, вопреки ясным законам Пятикнижия. Выставив еще несколько возражений против отдельных отступлений от библейских норм (между прочим, и от нормы «око за око», которую талмудисты заменили денежным штрафом), Уриель да Коста переходит к общему протесту против «устного учения», которое под видом ограждения Торы Моисеевой заменило ее другой Торой. Он предлагает венецианским раввинам либо опровергнуть его тезисы из Св. Писания, либо признать их истинность и восстановить подлинный иудаизм. На этот вызов нового «цадукея» откликнулся тот из членов венецианской раввинской коллегии, который сам в душе не был свободен от сомнений, волновавших гамбургского еретика: Леон Модена (см. выше, § 19). Он написал краткие возражения против опасных тезисов и послал их к «парнасим» гамбургской общины при письме, в котором советовал наложить на еретика херем в случае, если эти возражения на него не подействуют. Так как Уриель продолжал упорствовать и пропагандировать свои убеждения, то венецианские раввины провозгласили его и его единомышленников отлученными от еврейского общества и велели оповестить об этом в Гамбурге (август 1618).

Этот херем заставил, по-видимому, Уриеля вернуться в Амстердам, но отнюдь не побудил его к покаянию. Мысль его продолжала работать в направлении крайнего рационализма и вела его от отрицания обрядов к отрицанию догматов. Отрекшись раньше от католичества из-за его мрачного учения о загробной жизни, Уриель был смущен, найдя те же воззрения в раввинско-мистическом иудаизме, — и вот он задался целью доказать, что Моисеево вероучение не признает догмата воздаяния 3а гробом. Он стал писать книгу об этом II показывал некоторым друзьям отрывки из нее. Этим воспользовался один из его прежних друзей, амстердамский врач Самуил да Сильва, и поспешил напечатать опровержение идей еще не опубликованного трактата, В книжке на португальском языке под заглавием «Рассуждение о бессмертии души для обличения невежества известного противника» («Tratado da Immortalidade», Амстердам, 1623). В то же время старшины амстердамской общины (Абраванель, Иешурун и др.) объявили, что исключают из общины «Уриеля Абадата [24] , который за свои ложные и еретические мнения против нашего священного Закона уже объявлен еретиком и отлучен в Гамбурге и Венеции» (май, 1623). В письменном акте, закрепившем этот херем, говорится, что «депутаты нации» (так титулуются здесь старшины или «парнасим») вместе с хахамами напрасно старались исправить еретика путем увещания и, ввиду его упорства, решили применить меру полной его изоляции, запрещая всем, даже его братьям и родным, иметь с ним какое бы то ни было общение. Раздраженный этим Уриель решил опубликовать свою книгу, которая должна была объяснить противникам мотивы его «ереси». В 1624 г. появилась в Амстердаме эта написанная по-португальски книга, под заглавием: «Испытание фарисейских традиций путем сопоставления с писаным Законом» («Examen dos tradisoens phariseos» etc.). Так как в книге доказывалась по Священному Писанию необязательность догмы загробной жизни, установленной и христианством, то амстердамские «парнасим» решили предать автора государственному суду по обвинению в пропаганде опасного безверия. Последовал донос амстердамскому магистрату. Уриель был арестован, но через неделю власти, по ходатайству родных, выпустили его на свободу, оштрафовав на 300 гульденов и постановив уничтожить его книгу.

С тех пор для вольнодумца, не верившего в ад за гробом, наступил ад на земле. К нему враждебно относились и евреи, и христиане; даже родные, перенесшие немало тревог ради перехода в религию предков, покинули его. Одинокий, всеми отверженный, Уриель да Коста метался между религией и философией и наконец дошел до деизма и теории «естественного закона». В положительных религиях, как иудейской, так и христианской, — рассуждал он — имеется многое, согласное с естественным нравственным законом Бога, но там есть и многое противоречащее ему; а так как Бог не может противоречить самому себе, то нам следует скорее верить Богу природы или разума, чем Богу откровения или предания. При таком образе мыслей да Коста не мог тогда найти себе места ни в какой части общества. А между тем опала и одиночество тяготили его; ему, по-видимому, грозила и материальная нужда вследствие ссоры с братьями. В момент упадка духа он согласился принести покаяние перед раввинами и был прощен (1633). Но быть правоверным членом общины и соблюдать все религиозные обряды он уже не мог. Когда к нему пришли за советом двое христиан, желавших принять иудейство, он отклонил их от этого намерения, сказав, что они «наложат на себя невыносимое бремя». Раввины пригласили да Косту к себе и предупредили его, что он будет вновь отлучен, если не принесет покаяния публично в синагоге с установленными для этого унизительными церемониями. Но он отказался, и новый акт отлучения состоялся. Все отшатнулись от опального еретика, на улице люди избегали с ним встреч, а некоторые поносили его оскорбительными словами; родные не решались ухаживать во время болезни за человеком, над которым тяготело проклятие синагоги. Еще шесть лет длилась эта пытка. Несчастный не выдержал и согласился на публичное покаяние, не по убеждению, а только для того, чтобы положить конец своим страданиям (1639). Он описывает этот унизительный акт с понятной горечью:

«Я вошел в синагогу, переполненную мужчинами и женщинами, которые пришли любоваться зрелищем. Когда наступил момент, я взошел на деревянную кафедру посреди синагоги, назначенную для чтения проповедей, и громко прочел написанную ими (раввинами) исповедь, в которой я признал себя заслуживающим тысячекратной казни за мои преступления против веры... и обещал сделать все, что мне прикажут для их искупления. Прочитав это, я сошел с кафедры. Ко мне подошел главный раввин и шепнул мне на ухо, чтобы я удалился в угол синагоги. Когда я это сделал, служитель сказал мне, чтобы я разделся. Я обнажил тело по пояс, обвязал голову платком, снял обувь и руками ухватился за столб, а привратник привязал мои руки к столбу. Затем явился кантор и дал мне 39 ударов плетью, согласно обычаю... При этом пели один псалом. Когда я после наказания сел на пол, ко мне подошел проповедник или мудрец (хахам) и объявил меня свободным от отлучения. После этого я оделся и подошел к порогу синагоги и лег там, а служитель поддерживал мою голову. Все выходящие из синагоги переступали через мое тело, поднимая одну ногу, а другой становясь у моего бедра. Когда уже никого не осталось в синагоге, я поднялся, поддерживавший меня служитель очистил меня от пыли, и я пошел домой».

Перенесенный публичный позор окончательно потряс душу несчастного скептика. Вскоре после этого акта он лишил себя жизни двумя пистолетными выстрелами (апрель 1640). Перед смертью Уриель да Коста написал на латинском языке свою автобиографию под ироническим заглавием «Образчик человеческой жизни» («Exemplar humanae vitae»), где в страстных словах излил свой гнев против «фарисеев», вынудивших у него позорное отречение, против толпы «лжецов или слепцов», ополчившихся на человека правды, который постиг великий нравственный «закон природы» (lex naturae).

Не менее трагичен, хотя и не столь эффектен, был конфликт с еврейством младшего современника да Косты, великого философа Баруха Спинозы. Член марранской семьи, бежавшей из Испании в Голландию, Барух (Бенедикт) родился в Амстердаме 24 ноября 1632 г. Отец его Михаил д’Эспиноза, почтенный купец, был одним из «парнасим» сефардской общины и обучал своего сына в знаменитой Талмуд-торе, имевшей таких преподавателей, как Манассе бен-Израиль и раввин Саул Мортейра. Изучив библейскую и отчасти талмудическую литературу, юный Спиноза по окончании школы погрузился в изучение средневековой еврейской философии. Маймонид, Рал баг и Крескес были первыми его учителями по вопросам теологии и этики. В то же время он усвоил язык христианской науки: латинский, сделавшийся потом его собственным литературным языком. Классические литературы и естествознание он изучил под руководством голландского гуманиста Ван-ден-Эндена, содержателя школы в Амстердаме. Скоро Спиноза познакомился с новой философской системой Декарта, которая произвела переворот в его миросозерцании.