Если Модена мог еще колебаться в признании святости Талмуда, то у него не могло быть никаких колебаний относительно новейшего происхождения библии каббалистов, «Зогара», которую мистики тогда хотели канонизовать как «святое писание». Модена часто встречался с этими мистиками, которые прибывали из Палестины в Италию для распространения идеи практической каббалы. С одним из них, вышеупомянутым Израилем Саруком, он имел и личное столкновение. Чрезвычайный успех мистической пропаганды в Италии побудил Модену написать свой замечательный трактат «Ари Ногем» («Лев рычащий»), в котором старался разрушить миф о чудесном происхождении каббалы и, в частности, «Зогара». Если бы «Зогар», говорит он, был произведением творца Мишны р. Симона бен-Иохаи, то об этом было бы упомянуто в Талмуде; но эта книга сочинена позже, может быть, Моисеем де Леоном, который прикрывался древним авторитетом. Что же касается сущности каббалы, то теория «сефир» есть видоизменение платоновской теории «идей» и неоплатоновской эманации, но она совершенно не нужна даже как гипотеза: зачем раздроблять силы Божества на десять сефир, когда нам неизвестны способы их проявления в вещественном мире? К чему дробить «Бесконечное» на десять частей, когда затем все равно приходится объединить эти дроби в одно целое? Новейшая же практическая каббала с ее учением о переселении душ и опытами чародейства граничит с шарлатанством. Дописав свою книгу в 1640 г., Модена, однако, побоялся напечатать ее, чтобы не навлечь на себя гонений со стороны фанатиков. Она распространялась в рукописях и была напечатана лишь в новейшее время (1840). Более существенные препятствия со стороны христианской цензуры помешали также появлению антихристианской полемической книги Модены («Magen we’chereb»), где доказывалось на основании Евангелия, что сам Христос не считал себя «сыном Божиим» в смысле позднейшей церковной догмы.

В той же раввинской коллегии Венеции, где Модена был видным членом, находился другой светски образованный раввин, который, однако, сумел сочетать традицию с умеренной свободой исследования. Этот раввин, Симха (Симон) Луццато (ок. 1583-1663), сам объяснил свою душевную уравновешенность следующей притчей, приведенной в его итальянской книге «Сократ, или О человеческом знании: доказательство бессилия человеческого разума, не руководимого божественным откровением» («Socrate, overo dell’umano sapere», Венеция, 1651). Некогда Разум, заключенный в тюрьму Верой, выпросил себе свободу у академии в Дельфах. Но освобожденный от всякой узды Разум наделал столько опустошений в душе людей, что академия растерялась. Тогда Сократ сказал: «Нельзя допустить единовластия ни Разума, ни Веры: только соединенные вместе, ограничивая друг друга, обе эти силы могут создать истину». Трезвый ум, свободный от мистических увлечений той эпохи, расположенный к научной критике подобно Азарии де Росси, Луццато не доходил, однако, до крайностей и в направлении рационалистическом. Его, как представителя венецианской общины, занимали и практические социальные вопросы. В 1638 г., одновременно с моденовской книгой «Riti», он опубликовал в Венеции свое «Рассуждение о состоянии евреев» («Discorso circa il stato degli Ebrei» etc.), посвященное венецианскому дожу и сенату. Это — апология, имевшая целью доказать патрициям торговой республики, какую важную экономическую роль играют в ней евреи, поддерживая торговлю с Левантом в то время, когда новые морские державы Голландия и Англия стремятся вытеснить Венецию из международного рынка. Евреи не конкурируют с туземным купечеством, но помогают ему в конкуренции с иностранцами. Много рабочих-христиан получает заработок в промышленных предприятиях еврейских капиталистов, и в народных массах не замечается признаков юдофобии. Этот раввин-публицист писал в то же время респонсы по мелким вопросам ритуала — например, можно ли по субботам кататься в гондоле по венецианским каналам, не нарушая субботнего покоя, — как, впрочем, писал подобные разъяснения закона и скептик Леон Модена по своей официальной обязанности раввина.

Совершенно заблудился среди трех различных направлений — раввинизма, каббалы и науки — многосторонний, но неглубокий ум Иосифа-Соломона Дельмедиго, известного под сокращенным литературным именем «Яшар ми’Кандия» (1591-1655). Уроженец Кандии и потомок философа Илии Дельмедиго (том II, § 61), Иосиф-Соломон получил свое образование в Италии. Он посещал университет в Падуе, где изучал медицину и слушал лекции математики и астрономии из уст великого Галилея. Ненасытная жажда знания заставляла Дельмедиго одновременно углубляться и в естественные науки, и в дебри каббалы. С жаждой знания соединялась у него страсть к путешествиям. Он отправился в 1616 г. в Египет и в Каире имел блестящее состязание по математике с одним мусульманским ученым; оттуда он поехал в Константинополь, где сблизился с караимами и собрал богатую коллекцию караимских книг, затем через Валахию попал в Польшу и Литву (ок. 1620 г.). Он жил близ Вильны и состоял домашним врачом у литовского князя Радзивилла. Здесь он подружился с неким Зерахом, любознательным караимом из города Троки, который осаждал итальянского энциклопедиста разными научными вопросами. В переписке с караимом Дельмедиго является откровенным рационалистом: он со злой иронией говорит о «древних» книгах каббалы, авторами которых выставляются люди, жившие до изобретения письма, — легендарный Ханох или патриарх Авраам; он намекает на Моисея де Леона как на действительного автора «Зогара». О чудотворцах «практической каббалы» он говорит, что всеми своими заклинаниями и талисманами они не в силах даже отогнать муху. Он позволяет себе жестокую тираду против мученика Молхо: «В речах безумца Соломона Молхо я видел нечто возмутительное: он сожжен по повелению великого по своему уму и делам императора Карла V и за грехи свои погиб». Уверенный в своей безопасности среди польских панов и караимов, Дельмедиго идет еще дальше: он враждебно отзывается о раввинах, которые вечно толкутся на Талмуде, «как осел на мельничном жернове вертится и не двигается с места»; он даже делает комплименты караимам, отвергающим Талмуд, и советует им не заниматься бесполезным изучением литературы, годной только для зарабатывающих от нее раввинов.

Через несколько лет мы видим вольнодумца Дельмедиго в новой метаморфозе. Он приезжает в Гамбург и занимает там пост раввина-проповедника в сефардской общине, которая, конечно, ничего не знала о его вольной переписке с караимом. Здесь он пишет книгу в защиту каббалы («Mazref la’chochma», 1629), признаваясь, что делает это по заказу одного мецената. «Пишу здесь, — говорит автор с циничной откровенностью, — против философии и в защиту каббалы, потому что так поручил мне один из еврейских вельмож, который сейчас расположен к мнениям каббалистов». В угоду богатому меценату Иосиф-Соломон Дельмедиго полемизирует со своим предком, честным рационалистом Илией Дельмедиго, который в своем трактате «Испытание веры» отрицал происхождение «Зогара» от Симона бенИохаи. Не довольствуясь защитой «Зогара», второй Дельмедиго помещает в приложении к своей апологии рассказы о чудесах «святого Ари» в Сафеде, изречения его, слышанные от его апостола Израиля Сарука, и отрывки из сочинения Менахем-Азарии да Фано, мецената итальянских мистиков. Так бывший ученик Галилея превратился в глашатая «правды» Ари, Виталя и Сарука.

Леон Модена, которого Дельмедиго считал своим учителем, пренебрежительно говорил о его апологии каббалы в своей критике «Ари ногем» и высказал предположение, что автор под видом защиты каббалы хочет осмеять ее, «так как он хитрый ученый, обладающий всякими познаниями» (глава 25). Свое всезнайство Дельмедиго демонстрировал в обширном труде «Элим», напечатанном в Амстердаме, куда переселился и автор (1628-1629). Здесь он пытается разрешить важнейшие проблемы математики, механики, астрономии, естествознания, философии и религии, но не разрешает, а еще больше запутывает их в пестрой смеси рассуждений. Книга производит впечатление фейерверка, пущенного для эффекта и оставляющего потом зрителя впотьмах. Вместе с тем Дельмедиго продолжал распространять ходкие в то время каббалистические писания через своего ученика, мистика Самуила Ашкенази, который выпустил под его именем серию статей под общим заглавием «Тайны Науки» («Taalumot chochma», Базель, 1631), куда вошла и упомянутая выше апология каббалы.

Лишенный прочной оседлости в мире духовном, Дельмедиго был лишен ее и географически: он не мог усидеть долго на одном месте. В 1631 г. он уже занимает должность врача в еврейской общине города Франкфурта-на-Майне, а последние годы жизни проводит в чешской Праге. Образованный врач, естествовед и философ, он тем не менее мирно уживался с германскими евреями, считавшими всякую светскую науку ересью, ибо умел приспособляться ко всяким обстоятельствам. Обширные знания не дали Дельмедиго ясного миросозерцания и твердых убеждений. Он постоянно метался между наукой и мистикой и противоречил себе на каждом шагу. В отличие от Модены, который мучился своими сомнениями, Дельмедиго забавлялся ими. Это был двуликий Янус в умственном отношении. В нем проявились комические стороны переходной эпохи, как в Азарии де Росси и Леоне Модене — трагические ее стороны. Но скоро прекратятся эти шатания мысли в итальянском еврействе. Со второй половины XVII в. там будут безраздельно царить раввинизм и каббала, окрыленная бурным мессианским движением того времени. Сомнения и дух критики заглохнут в умственном гетто, которое станет столь же тесным, как узкие и темные улицы еврейских кварталов.

После изгнания евреев из Пиренейского полуострова еще не прекратилась связь гонимой нации с мрачными гнездами инквизиции. Ушли евреи, но остались марраны, те десятки тысяч насильственно загнанных в лоно церкви, которые в душе остались верными своей религии и народности. Эти люди, надеявшиеся притворным крещением облегчить свою участь, создали для себя и своих потомков такой ад, что могли завидовать положению своих изгнанных братьев, скитавшихся на чужбине.

В Испании марранство было застарелой болезнью, вогнанною глубоко внутрь государственного организма. Дети и внуки «новохристиан», приобретенных церковью после севильской резни 1391 года и клерикального террора следующей эпохи, давно уже породнились и слились с испанским старохристианским обществом, вступили в ряды испанского дворянства, духовенства и чиновничества, — но не все сделались верными сынами мачехи-церкви, усыновившей их огнем и мечом. Многие льнули к синагоге и испытывали особенное наслаждение, когда после принудительной церковной службы изливали свою душу в молитвах к Богу отцов, где-нибудь в темном подземелье, в тайном собрании братьев по крови и вере. От отца к сыну шел завет: «Чти Христа устами, а Иегову сердцем; будь христианином явно и иудеем тайно». Учрежденная в 1480 г. инквизиция для истребления «иудействующих» осветила этот завет заревом костров, мученичество освятило его. Ни ярость Торквемады и других палачей церкви, ни изгнание евреев из Испании с целью удаления соблазна для марранов не могли искоренить марранства, этого протеста еврейской совести против произведенного над ней насилия. Число марранов еще увеличилось после 1492 года, ибо к старым группам прибавились новые, из тех, которые предпочли изгнанию притворное крещение. Новообращенные последней формации думали, что инквизиция не долго будет свирепствовать, что им удастся еломить это чудовище при помощи власти и денег; они не могли предвидеть, что чудовище просуществует еще триста лет и наполнит мир воплями тайных иудеев, тайных мусульман (мориски), протестантов и прочих диссидентов в разросшейся испанской монархии.