«Практической каббалой» называется мистическое учение, выросшее в XVI веке на почве Палестины, в отличие от «умозрительной каббалы», развившейся в Испании XIII века. Там преобладала метафизика, тут — своеобразная психология. Умозрительная каббала стремилась создать мистическую философию в противовес рационалистической (см. том II, § 18), практическая же каббала хотела проникнуть в глубь религиозной эмоции и направить по новому пути религиозные действия. На границе между обеими системами стоит «Зогар», появившийся в тесных кружках посвященных в Испании конца XIII века, но впервые опубликованный в Италии в середине XVI века. В виде гипотезы можно допустить, что Кордоверо принял участие в последней редакции «Зогара», прежде чем сафедские каббалисты отправили рукопись этой тайной Библии для печатания в Италию, так что здесь стушевалась граница между комментатором и редактором текста [3] . В своем «Пардесе» Кордоверо впервые систематизировал беспорядочный материал этого «тайного Мидраша», а затем школа Ари и Виталя разработала его эмоциональные элементы: веру в возможность творить чудеса через общение души с высшими мирами.

Сознание греховности человеческой природы и необходимости искупления, демонизм, аскетизм и мессианская тоска — таковы принципы новой каббалы. Если человек удалился от своего божественного источника, от мира чистых сил или сефир, и погрузился в омут житейский, где господствуют нечистые сефиры или злые духи («келипа»), то он должен для спасения души освободить ее от прилипших демонских элементов и восстановить ее связь с Божеством. После смерти очищение души совершается путем блуждания или переселения («гилгул»). Душа грешника переселяется в тело новорожденного человека, и если она не исправится в этой новой оболочке, то переходит затем в тело третьего человека и так далее, пока не очистится. Иногда грешная душа для искупления переходит в тело животного и терпит величайшие муки. Души праведников древности переселяются в тела будущих праведников, и по известным признакам можно узнать, чья именно душа воплотилась в данном человеке. Кроме «гилгул» — переселения души в новорожденного ребенка — бывает еще «иббур» или внедрение блуждающей грешной души в тело уже пожившего человека, от которого зависит дать этой добавочной душе искупление совершением какого-нибудь доброго дела. И только после того как все души в израильском народе будут извлечены из облепившей их «келипы», наступит время всеобщего спасения, пришествие мессии. Нынешний «мир исправления» («олам гатиккун») служит лишь преддверием к будущему мессианскому миру совершенства. Этот момент возрождения можно ускорить путем напряжения религиозной воли. Ибо существует постоянное взаимодействие между миром земных явлений и небесными сферами. Каждое деяние, каждое слово человека производит то или другое впечатление в высших сферах. От способа совершения молитв или какого-нибудь обряда зависят целые перевороты в небесах. Наиболее удобным моментом общения человека с высшим миром является суббота, «день милосердия», когда «небесные каналы разверзаются, чтобы изливать потоки благ на землю». За субботними трапезами незримо восседают «Святой Старец» (Бог) и сонмы небесных духов, как гласит арамейский гимн, приписываемый самому Ари («Atkinu seudata»). Каждый праздник имеет свое символическое значение. Так, например, седьмой день праздника Кущей, «Гошанна-рабба», получил у сафедских мистиков значение второго «судного дня», когда на небе окончательно решается участь человека в наступающем году; накануне этого дня устраивалось всенощное бдение с чтением отрывков из «Зогара» и других священных книг. Многим религиозным обрядам придавался в учении сафедских каббалистов символический смысл на основании «Зогара». Впоследствии был обнародован апокрифический «Шулхан арух Ари» — краткий свод символических обрядов, как дополнение к официальному кодексу Каро.

Практическая каббала совершенно вытеснила начало философского исследования из теологии, заменив его началом мистического наития. Вместо Маймонидова здорового оптимизма она усилила болезненный пессимизм. Она породила в народе мрачный взгляд на земную жизнь как на «юдоль плача», где человек со всех сторон окружен злыми демонами, старающимися погубить его душу. Каббалисты наполнили воображение верующего представлениями об аде и загробных муках, о переселении душ, искуплении грехов. Самое пришествие мессии они окружили мистическим туманом, заслонив политическую сторону этого догмата. Они привили народу множество суеверий и заставили его преклоняться перед мнимыми чудотворцами, целителями-шарлатанами и заклинателями духов. Распространяясь выходцами из Палестины в других странах, практическая каббала приготовила почву для мистико-мессианских движений, волновавших еврейство в XVII и XVIII веках.

Актами суеверия и чудодействия были отмечены первые шаги практической каббалы. Еще при жизни Ари, в 1571 г., Алкабец и его товарищи в особом послании оповестили мир о чудесном изгнании злого духа из одной больной женщины, совершенном в присутствии многочисленной публики, в Сафеде. Авторы послания удостоверяли, что дух исповедовался перед заклинателями-каббалистами и рассказал, что он раньше жил в теле тяжкого грешника-вольнодумца, а затем переселился в тело душевнобольной женщины ради искупления прежних грехов. «Беса» с большим трудом изгнали из тела несчастной, которую толпа мусульман хотела сжечь как колдунью. Измученная опытами чудотворцев, больная через несколько дней умерла, якобы «задушенная бесом в момент его выхода из ее тела» (ей в ноздри впускали дым и серу). Описания других подобных случаев, составленные в виде протоколов за подписями участников и очевидцев, рассылались из Палестины по разным общинам и местами вызывали подражание со стороны самозваных «чудотворцев».

Чрезвычайное усердие в деле распространения арианской каббалы проявлял апостол и в значительной степени творец ее, Хаим Виталь. До встречи с Ари Хаим Виталь бродил между Дамаском, Иерусалимом и Сафедом, учился в иешивах Каро и Алшейха, искал заработка и терпел нужду, пробовал заниматься алхимией для добывания золота и наконец нашел истинный клад в учении прибывшего в Палестину египетского отшельника. Ари, как настоящий вероучитель, учил устно, вещал откровения в поэтической обстановке полей и рощ, но сам почти ничего не писал. Хаим Виталь, владевший в совершенстве терминологией каббалы, сделался его секретарем. После преждевременной смерти учителя он объявил себя его духовным наследником и принялся его рекламировать как «божественного мужа» («isch ha’elohi») «Со времени рабби Симона бен-Иохаи и древних таннаев, — писал он, — не творились такие чудеса, какие творил этот муж; Ари знал не только Мишну, Талмуд, Агаду и Мидраш, но открывал новое в тайной мудрости, в тайнах мироздания и небесной колесницы («маасе-меркава»); он понимал говор птиц, шелест деревьев и трав и подслушивал беседу ангелов; он разговаривал с добрыми и злыми духами, вселяющимися в людей путем «гилгула», видел души людей в момент их исхода из тела и на кладбищах в канун субботы, когда они перемещались из ада в рай; он знал науку физиогномики и хиромантии, разгадывал сны, по лбу человека отгадывал его мысли и сновидения». Хаим Виталь уверял, что Ари в последние годы жизни передавал ему все слышанное «в небесном совещании» и от Илии-пророка и открывал ему способы ускорения пришествия мессии, а он, Виталь, все это точно записывал для того, чтобы осчастливить мир этими откровениями. Под видом записей со слов учителя он формулировал и самостоятельно развивал вышеуказанные принципы практической каббалы, связывая их со священным писанием «Зогара». Хаим Виталь не печатал своих писаний, а распространял их в списках, частью потому, что не решался на слишком широкую огласку псевдографии, а частью вследствие запрещения, наложенного некоторыми раввинами на печатание апокрифических «писаний Ари» («Kitwe ha’Ari»), которыми многие злоупотребляли. Но и продажа рукописных копий давала Виталю весьма солидный доход. У него были агенты в Италии, его бывшей родине, где новой каббалой заинтересовались особенно благодаря агитации вернувшегося из Палестины мистика Израиля Сарука (см. дальше, § 18). Последние годы жизни Хаим Виталь провел в Дамаске, окруженный ореолом апостола Ари, но не брезгавший и профессией обыкновенного чудодея и знахаря, лечащего заклинаниями и заговорами. Он верил в вещие сны и тщательно записывал свои сновидения. В этих записях он возвеличивал себя до небес. Позже они были опубликованы под названиями «Книга видений» и «Славные деяния рабби Хаима Виталя» («Сефер га’хезионот» или «Шивхе га’Рахав»). Рукописи его книг, где излагалась система практической каббалы, были напечатаны частью в XVII веке («Сефер га’ каванот», Венеция, 1624; «Сефер га’ гилгулим», Франкфурт, 1684), частью в XVIII, в эпоху расцвета хасидизма. (Большой компендиум «Эц Хаим» появился лишь в 1784 году в Польше, где был напечатан в хасидской типографии в Кореце.)

Перед шумным успехом практической каббалы Ари-Виталя отступила теоретическая система Моисея Кордоверо, предтечи этих двух каббалистов. Из первоначального сафедского кружка мистиков выдвинулся еще ученик Кордоверо, упомянутый выше Илия де Видас. Он сделал попытку создать систему мистической морали в книге, ставшей очень популярной под именем «Начало премудрости» («Решит хохма», написана в 1575 г.). Книга основана на известном изречении: «Начало премудрости — страх Божий», и такой страх она внушает читателю. Она пугает воображение верующего картинами загробных мук и требует строгих взысканий за всякое религиозное или нравственное отступление. Публичное покаяние и самоистязание предлагаются для искупления грехов, причем грехом считается не только нарушение религиозной или нравственной заповеди, но и все то, что доставляет человеку удовольствие сверх меры необходимого для сохранения жизни. Автор перечисляет тысячи таких грехов, совершаемых различными органами тела: глазами (например, кто смотрит на красивую женщину), языком, руками, ногами, и сулит загробное истязание каждому из этих органов. По его концепции выходит, что все люди, кроме крайних отшельников, являются кандидатами на место в аду. Характерно, однако, что все эти запугивания чередуются с действительно высокими нравственными сентенциями, особенно по части социальных отношений. Книга Видаса была впервые напечатана в 1579 г. в Венеции, а затем многократно перепечатывалась в полном и сокращенном виде. Позднейшие авторы нравоучительных книг («сифре-муссар») заимствовали из нее все худшие элементы и превратили свою моральную проповедь в моральную пытку для читателей.

В такой атмосфере не могла развиться свободная светская литература. Философия и вообще свободная мысль находились под запретом, а поэзия не могла не поддаться общему мистико-мессианскому настроению. О произведениях выдающегося поэта того времени, Израиля Наджара (Nagara, жил в Дамаске, Сафеде и Газе между 1530 и 1600 гг.), можно сказать, что это стихи на мотив из «Зогара», который сам по своему стилю является мастерским поэтическим произведением. Тоска души по небесном источнике, тоска Израиля по Сионе, непрерывный стон избранной, а потом отвергнутой нации, страстные призывы к грядущему мессии — таковы основные мотивы этой поэзии [4] . Поэт так вошел во вкус стиля «Зогара», что некоторые свои гимны писал не по-еврейски, а по-арамейски. На этом языке написан самый красивый его гимн («Jah ribbon alam we’almaja, ant hu melech maikaja»).

Главная мысль его выражена в строфе: «О, Бог славы и величия, освободи своих овец из пасти львов, выведи свой народ из голуса, народ, Тобою избранный из всех наций. Вернись в свой храм и в святая святых, место отрады для душ. Там Тебе воспоют гимны, там будут изливаться чувства народа, в прекраснейшей столице, в Иерусалиме». Этот гимн стал общенародным: его распевали среди «Земирот» за субботней трапезой и сефарды и ашкеназы. Многие другие гимны Наджары вошли в синагогальную литургию сефардов. Автор сам предназначал свои произведения для синагоги, в качестве «пиутим» или «пизмоним». Его сборник «Гимны Израиля» разделен на три части: гимны для будней («Олат тамид»), для суббот («Олат шаббат») и для праздников («Олат ходеш»). Некоторые современные критики упрекали Наджару за то, что он слишком злоупотреблял приемом мистиков, сравнивающих Бога с женихом, а еврейскую нацию — с невестой, по образцу символического толкования библейской «Песни Песней», и допускал при этом неприличные эротические выражения. Но и здесь проявилось влияние «Зогара», где мистическая эротика развита в гораздо более откровенных и шокирующих образах. И рядом с этим в гимнах царит могильное настроение аскета, смотрящего на мир сквозь темные стекла практической каббалы. В одном из своих гимнов поэт говорит: «Боже! душа, которую Ты вложил в меня, вечером уходит, а утром возвращается», — очевидно разделяя поверье, что во время ночного сна душа человека уносится на небо и отдает там отчет в содеянном за день. Поэт часто возвращается к мысли о смерти и о черве могильном, но все-таки национальная скорбь преобладает в его излияниях над личной скорбью.