— Ты даже не пытаешься меня понять! — голос Максима дрогнул, когда она в очередной раз уклонилась от разговора о будущем.

— Не надо меня спасать, — Полина отвернулась, глядя на огни города из окна его квартиры. Всё в ней было слишком правильным: диван по фен-шую, книги по психологии, чай с имбирём вместо вина. Как будто он собирал себя по инструкции «как не стать моими родителями».

Позже, листая мамину ленту, она наткнулась на фото галереи. На заднем плане мелькнул знакомый профиль — отец. Сердце ёкнуло. Они всё ещё пересекаются. В ярости она набрала ему:

— Зачем ты туда ходишь? Ты же всё разрушил!

Ответ пришёл через час:

— Прости.

Она удалила сообщение, но не заблокировала номер.

Галерея стала её исповедью. Посетители восхищались «смелостью линий» в работах Алексея, не зная, что эти линии — снимки их общей агонии. Ночью она открыла старую коробку с его письмами. Чернила выцвели, но фразы всё ещё жгли: «Ты видишь мосты даже в моих провалах».

Игорь снова зашёл, на этот раз с предложением:

— Сделаем совместную выставку? Твои фото и мои скульптуры. Тема — разрыв.

— Нет, — ответила Марина, но вдруг представила, как её молчание превратится в гипсовые фигуры. Страшно.

— Боишься, что он увидит? — Игорь прищурился.

Она не стала отрицать.

Алексей пришёл к дому Марины впервые за пять лет. Полина открыла, на лице — маска ледяного гнева:

— Мамы нет.

— Я к тебе, — он протянул конверт. Внутри — ключ от склада с архивами проектов. — Там всё, что я не достроил. Если хочешь сжечь… или понять.

Полина не взяла.

— Ты думаешь, это исправит хоть что-то?

— Нет. Но это всё, что у меня есть.

Он ушёл, оставив конверт на пороге. Полина подняла его, случайно задев старую трещину в дверном косяке — след от его ухода в прошлом.

Марина вернулась под вечер, шёл дождь. На столе лежал ключ и записка дочери: «Это от него. Решай сама».

Она поехала на склад. В луче фонаря ожили макеты мостов — десятки застывших «если бы». Рука потянулась к ближайшему, но остановилась в сантиметре.

Внезапно скрипнула дверь. Алексей стоял на пороге, мокрый, без пальто.

— Я начал пересчитывать сметы для мэрии, — выдохнул он. — Но не могу… без твоих фото.

Марина не ответила. Где-то за стеной загрохотал гром, и свет погас.

В темноте их боль, наконец, перестала быть одинокой.

Глава 19. В темноте

Тьма накрыла их, как волна — внезапно и безжалостно. Марина замерла, услышав его шаги. Где-то заскрипела крыша, дождь барабанил по крыше, но всё это растворилось в гуле крови в висках.

— Ты… — начала она, но голос предательски дрогнул.

Алексей не ответил. В темноте его дыхание стало ближе, горячее. Рука наткнулась на её плечо — случайно? Нет, слишком медленно, слишком настойчиво. Марина отшатнулась, спиной упершись в холодный макет моста.

— Не смей, — прошептала она, но это прозвучало как мольба.

Он прижал ладонь к её груди, будто проверяя, бьётся ли там что-то живое. Сердце вырвалось из клетки рёбер, ударив в его пальцы.

— Ты помнишь, — его губы коснулись шеи, — как мы делали это на стройке того моста?

Проклятые воспоминания хлынули: бетонная пыль на коже, его руки, пахнущие металлом и потом, их смех, перекрывавший грохот кранов. Тогда они ещё верили, что любовь — это что-то вечное, вроде стали.

— Это уже не мы, — выдохнула Марина, но тело предало её, выгнувшись навстречу.

Он сорвал с неё свитер, пуговицы рассыпались по полу. Холодный воздух склада смешался с жаром кожи. Их поцелуй был битвой — зубы, языки, горечь лет разлуки. Алексей приподнял её, посадив на край стола с чертежами. Бумаги взметнулись вверх, как испуганные птицы.

— Ненавижу тебя, — прошипела Марина, впиваясь ногтями в его спину.

— Лжешь, — он входил в неё резко, без прелюдий, словно хотел проткнуть все слои лжи.

Она закусила губу, чтобы не закричать. Это не любовь. Это землетрясение, разрушающее руины, которые они годами берегли. Каждый толчок — обвал. Его пальцы в её волосах, её ноги обвивают его пояс, макеты мостов падают со стеллажей, разбиваясь вдребезги.

Очнулись они на полу, в куче своей одежды. Свет всё так же не горел.