Баварское гражданское общество, а также проверки в Баварской армии, таким образом, преимущественно блокировали любой риск того, что баварские солдаты перейдут к "абсолютному разрушению" во второй половине 1915 года. Существует хорошая причина сомневаться в том, что огромные потери при Нёв Шапель, Фромелле и Лоос создали устойчивую антибританскую ненависть, которая подпитывала порочный круг насилия. В большинстве случаев взаимодействия между немецкими и британским солдатами летом и осенью были повторением насмешек, имевших место по весне. Солдаты 16-го запасного пехотного полка, которые были в патрулях, оставляли записки в колючей проволоке перед британскими окопами и выкрикивали, например, "Привет из Мюнхена!", в то время как британские солдаты посреди возгласов поднимали плакаты, возвещавшие о потерях военных кораблей Германии или о победах России. В одном случае они кричали по-немецки из окопов: "Konstantinopel ist kaput (sic!), der Krieg ist bald beendet" ("С Константинополем покончено, война скоро завершится!") Иногда речи через линию фронта были менее шумными. В середине ноября, например, британские солдаты кричали через окопы на немецком языке, спрашивая солдат полка Листа, "не попадут ли они вскоре домой".

Продолжавшееся желание воевать не обязательно было результатом растущего антибританского настроения среди большинства солдат 16-го полка. Отец Норберт, по крайней мере, летом 1915 года ссылался в своём дневнике на британцев в иронической манере как на "зловещего врага", в той же самой манере, в какой британские студенты элитной британской школы-интерната в Гейдельберге говорили о немецких студентах, с которыми они должны были встретиться в гребной регате за несколько недель до начала войны, как о "наших друзьях «врагах»". Подобным образом, в своём дневнике у него нет ничего, кроме добрых слов в адрес британского офицера, убитого в бою, которого он хоронил в конце июня: "Тело производило очень достойное впечатление в своей безукоризненной форме. Англичанин, должно быть, был благородным человеком. Даже в смерти взгляд его открытых голубых глаз был очень мирным". Рассмотрение взглядов и отношений католического военного капеллана, конечно же, не обязательно является наилучшим способом определять ожесточающий и радикализирующий эффект войны. Тем не менее, необходимо сказать, что похороны британского солдата привлекли огромное число солдат из 6-й запасной дивизии, которые вели себя чрезвычайно уважительно по отношению к мёртвому британскому офицеру. Похороны "прошли в очень достойной манере", отметил отец Норберт. Как показывает поведение солдат, присутствовавших на похоронах, равно как и их поведение с наступлением Рождества 1915 года, большинство людей полка Листа не продолжали сражаться с британцами по причине личной ненависти. Они не дегуманизировали британцев, но продолжали воевать с ними, потому что верили, что дело Германии правое, или по крайней мере потому, что полагали – цена прекращения сражения была слишком высокой.

Опыт войны 1915 года преобразовался менее в сильную англофобию и ожесточающий порочный круг насилия, чем в усилившееся чувство религиозности, даже в сравнении с весной. В середине июня отец Норберт записал: "С Пасхи солдаты так часто приходили на таинства, что едва можно было удовлетворять потребность в исповедях". К ноябрю ничего не изменилось: "Едва справляюсь с исповеднической работой, - отметил отец Норберт.
– Тяготы наших дней приводят людей очень близко к нашему Господу Богу". Самодельные алтари и распятия теперь быстро распространились в землянках полка Листа, а солдаты на линии фронта носили освящённые четки и медальоны. Оскар Даумиллер также докладывал о большой посещаемости служб среди протестантских солдат 6-й запасной дивизии.

Отец Норберт всё чаще наблюдал, что солдаты полка Листа были "в мрачном настроении", ожидая, что может наступить их черёд умереть следующими. За исключением части более молодых призывников, это было также верно в отношении новых солдат, продолжавших прибывать на фронт в качестве подкреплений. Уже в апреле отец Норберт доложил о службе для новых призывников:

Эта церемония произвела глубокое впечатление на солдат, которые были очень серьёзны от похорон, предшествовавших церемонии. Только тремя днями ранее они попрощались со своими домами, теперь же они были уже настолько близко к серьёзным реалиям войны… Так много слёз скатывалось по лицам молодых и старых, поскольку у нас было много людей из Ландвера среди нашей замены. Глубоко потрясённые, товарищи теперь получили всеобщее отпущение грехов.

В Mein Kampf Гитлер также подтвердит, что ко второй половине 1915 года его романтический энтузиазм в отношении войны уступил место чувствам страха и тревоги. Однако для него, если доверять его заявлениям в Mein Kampf, это не перешло ни в религиозность, ни в недисциплинированность, ни в низкий боевой дух или подвергание сомнению войны, а в нечто более возвышенное и лучшее, чем романтический энтузиазм. Это была трансформация, говорит он нам, которую претерпел не только он, но весь его полк и вся германская армия:

Ощущение ужаса заменило романтический дух борьбы. Энтузиазм постепенно охладел, и его неудержимые проявления были подавлены страхом вездесущей смерти. Пришло время, когда внутри каждого из нас возник конфликт между стремлением к самосохранению и долгом. И я тоже должен был пройти через этот конфликт. Когда Смерть повсюду и неумолимо искала свои жертвы, неясное Нечто бунтовало внутри слабого тела и старалось представиться под именем Здравого Смысла. Но в действительности это был страх, который надел эти покровы, чтобы навязать себя человеку. Но чем более этот голос, советовавший благоразумие, увеличивал свои усилия и чем более явным и настойчивым становился его призыв, тем более сильным становилось сопротивление, до тех пор, пока, наконец, внутренняя борьба не заканчивалась, и чувство долга не одерживало победу. Уже зимой 1915-1916 гг. я прошёл через эту внутреннюю борьбу. Воля подтвердила своё неоспоримое мастерство. Тогда как в прежние дни я шёл в битву с радостью и смехом, теперь я был постоянно спокоен и сосредоточен. И такое расположение духа сохранялось. Судьба могла теперь подвергнуть меня финальному испытанию без отказа нервов или рассудка. Юный доброволец стал закалённым солдатом. Такая же трансформация имела место во всей армии. Постоянные сражения позволили ей вызреть и закалили её, так что она твёрдо и неустрашимо противостояла любому нападению.

Действительность в 1915 году была весьма иной. Как отец Норберт написал в письме к епископу Михаэлю фон Фаульхаберу в октябре 1915 года: "Эти времена стали тяжкими для наших людей, особенно с тех пор, как у нас в [нашей] Запасной дивизии на активной военной службе едва ли есть какие-либо молодые люди. Вместо них у нас главным образом люди из Ландвера и Ландштурма[11]". Это явно не были солдаты того типа, на который надеялись офицеры полка Листа, и они не проявляли каких-либо характеристик, описанных Гитлером.

Эдуард Циглер, 35-летний командир 10-й роты, был полон презрения и разочарования от качества людей в полку Листа уже в мае. Адвокат в мирное время и алкоголик с чрезвычайными сменами настроения на фронте, Циглер ходил по окопам, раздавая пощёчины солдатам за то, что они заснули, за проявление непочтительности к вышестоящим или за неприбытие для выполнения задач, назначенных им. Циглер объяснял, что у него не было выбора в этом, поскольку "большинство роты … состоит из солдат пополнения, у которых нет никакого чувства дисциплины и которых можно привести в какой-то порядок только с чрезвычайным трудом. Вдобавок, они не проявляют энтузиазма в трудной работе, которую в настоящее время необходимо требовать от людей". Мнение Циглера разделялось одним из командиров взвода, Мартином Куйсле. Он говорил, что "рота состоит большей частью из людей, которые, после своего краткого военного обучения, всё еще не обладают каким-либо чувством порядка и дисциплины, которые не любят работать и за которыми приходится тщательно следить". Нет нужды говорить, что ничто из этих трений не попало в мемуары 1934 года Адольфа Майера, который служил под командованием Куйсле в это время.