Со своим ведром я пошла все к тому же прилавку, но место оказалось занято. Там уже торговала какая-то женщина с огненно-рыжими волосами и большой родинкой на щеке. Других свободных мест тоже не наблюдалось. Замерев, я стояла посреди базара. Маленькая и незаметная девушка в измятом платье и с наполовину заполненным ежевикой ведром. Надо было как-то заявить о себе. «Вот она я! Купите мой товар!». Вместо этого я отошла куда-то в угол, встав между старушкой с розовыми лепестками и старушкой с ромашками. Их товар лежал на застеленных старыми газетами колченогих табуретках. Приносили ли они табуретки с собой из дома или же их можно где-то получить на базаре, я не знала. Втиснувшись между старушками, я сказала:

— Свежая ежевика. Подходим и покупаем свежую ежевику.

Почему-то во второй раз это делать было ничуть не легче, чем в первый. Мне вдруг показалось, что все взгляды обращены на меня. Каждый смотрит и думает: «Вот стоит принцесса Эйлин и продает ежевику. Где же теперь ее богатство и титул? Сильно ли помогают ей в жизни?».

— Сразу видно, поспать любит, — сообщила старушка с ромашками старушке с розовыми лепестками.

— Это точно. А помнишь мы? Вставали всегда до рассвета, хотя в молодости слаще всего спится, — ответила ей старушка с лепестками.

— А ты и сейчас поспать любишь. Чуть не опоздали сегодня из-за тебя.

— У меня спину защемило просто, — оправдывалась та. — Пошевелиться не могла.

— Сходила бы к той ведьме, что я тебе советовала, давно бы уже все прошло.

— Так ведь дорого у нее. Она за мазь свою столько сдерет, что проще спиной маяться, чем лечиться, — покачала головой старуха.

— А помирать каждое утро не дорого, — пренебрежительно фыркнула ее товарка.

Стоя между двумя старухами, я слушала их перепалку и пыталась силой мысли призвать потенциальных покупателей. Покупатели не призывались. То ли мысли у меня какие-то не такие, то ли что…

— Вот из-за твоей жадности мы стоим тут сейчас. А так бы давно уже все продали и по домам разошлись. Чтобы я еще хоть раз с тобой связалась. Тьфу.

— Шестьдесят лет так говоришь и все никак от меня не избавишься.

— Ничего, скоро одну розу и будем продавать. Слышала ведь, их величество все закрыло: леса, поля, реки. Все запретил.

— Да врут люди! Испокон веков мы эту рыбу ловили и еще столько же будем ловить.

— Ты не веришь, а я утром, пока ты спала, с Люси разговаривала, так она говорит, что с одной девушки на рассвете кожу заживо содрали за одну ягодку малины из королевского леса.

— Врет Люси. Врет и всю жизнь врала. Она тебе тогда сказала, что если будешь куриное яйцо высиживать, из него дракон вылупится и что? Сколько лет прошло, а дракона все не вижу.

— А может на этот раз не врет, — на этот раз в голосе слышалась некоторая неуверенность. — Сама знаешь, король наш на всякое способен.

— Так то ежели по больному бить. Сама же знаешь, у каждого свои мозоли есть.

— У тебя, кстати, остался тот крем от мозолей? Очень уж моя меня донимает.

— Остался-остался… Зайдешь ко мне потом.

— И ладно будет. А короля нашего ежели против шерстки не гладить, то порядок будет. Слыхала, что говорят? Он опять какого-то певца в тюрьму посадил.

— Пущай сидит. Поумнеет может.

— Так ведь за правду сидит.

— А хоть бы и так. У тебя бородавка на носу и ноги воняют. Что, я тебе эту правду говорить буду? А наш король ежели и не до конца король, так об этом помалкивать стоит.

— Так ведь никто и не знает точно. Ты же свечку не держала. Молва то людская.

— Молва молвой, а кому такие разговоры приятны будут? Сердится он от таких речей. Сама знаешь, мужчины народ гордый. Мой вон — пусть ему на том свете хорошо будет, покойничку — если платье новое куплю да покрасоваться выйду и не скажу, что это муж купил.. ох, он серчал.

— Дурак он у тебя был, вот что.

— Дурак не дурак, зато замужем я всю жизнь была. При муже.

Я стояла, почти не дыша, пытаясь осмыслить разговор торговок. Старушки давно уже перешли на обсуждение чьих-то мужей, а я все стояла, словно громом пораженная. Они сказали, что в тюрьму посадили певца… А у меня как раз пропал муж-певец. Возможны ли такие совпадения?

Сердце мое забилось чаще, а голова шла кругом от этих мыслей. Лаэрт… Арестованный и брошенный в тюрьму Лаэрт. Он меня не бросил. Не сбежал навстречу лучшей жизни. Просто Дроздобород, который словно бы дал слово испортить любую, даже самую крошечную хорошую вещь в моей жизни, забрал его у меня. Посадил в тюрьму за песню.

— Прошу прощения, — встряла я в разговор старушек. Они посмотрели на меня с удивлением. Подозреваю, что вид у меня был как у городской сумасшедшей. Я и чувствовала себя так. — Вы сказали, что какого-то певца посадили в тюрьму. Где… — я прерывисто вздохнула, не в силах сдержать волнения, — где его держат?

— Так в городской тюрьме и держат, — удивленно ответила старушка с розами. — Рядом с центральной площадью которая.

Она посмотрела на меня с подозрением, а потом зашептала что-то на ухо подруге, не переставая коситься в мою сторону.