Итак, по всему выходит, что принцессы не предназначены для посещения тюрем. Ну, не место им здесь. Я же, однако, принцессой быть перестала. Теперь я просто жена, которая пришла навестить своего арестованного мужа-музыканта. Именно это я и сказала скучающему привратнику, сидящему в будке у входа.

— Часы посещений висят на двери, — зевая, сообщил он, даже не взглянув на меня. Страж порядка не выглядел грозной силой, сохраняющей постоянную бдительность. Просто уставший мужчина, ожидающий конца своей смены. Ему жарко и хочется домой. Даже форма на нем как-то странно топорщилась и висела мятым мешком. — Ждите еще полчаса, если хотите его навестить.

Он, наконец, посмотрел на меня и, немного подумав, сказал:

— Можете внутри подождать, наверное.

Меня препроводили ко второму рубежу. Такой же изнывающий от жары и скуки охранник, только чуть моложе и с черными, безжизненно повисшими усами.

— Посещение заключенного? — спросил он без особого интереса и после моего кивка недовольно пробормотал: — Полчаса же еще. Опять Верут пускает кого попало. Жалеет он вашего брата.

— Моего брата? — не поняла я.

— Баб, стало быть. Дуры вы, конечно, все, — охотно пояснил стражник. — К кому пришла-то?

От резкой смены темы я немного растерялась. Обстановка и так заставляла меня нервничать, а тут еще какие-то братья и дуры.

— К мужу. Он… его недавно арестовали. Лаэрт. Он музыкант, — невесть зачем добавила я.

— Музыкант? — отреагировал с неожиданным интересом стражник. — Ну, такой у нас всего один. Допелся, дружок. Надо же, а говорил, навещать некому. А вот, поди же ты, такая краля пришла. Ладно. Распишешься сейчас в журнале и пойдешь к своему милому. Не терпится небось.

— Не терпится, — согласилась я.

Не помню, как я расписывалась, как меня вели бесконечными коридорами — или они только казались бесконечными? — как стражник что-то рассказывал по пути. Помню лишь двери с маленькими зарешеченными окошками и пульсирующую в голове мысль «сейчас я увижу его». Мысль, растаявшую и оставившую в мозгу лишь зияющую пустоту, в тот момент, когда меня ввели в камеру.

Все потому что в сырой плохо освещенной комнатушке стоял вовсе не мой муж.

_________________________________________________________

* Ох уж эти три с половиной строки. Три строчки это хокку. Поэзия удел влюбленных. Однако время идет и появляется еще половина строчки. Японский муж вручает жене риэнджё — документ о разводе. Описанный выше обычай это сильно упрощенное описание средневекового развода в Японии.

— Кто вы такой? — вырвалось у меня, прежде чем я успела задуматься хотя бы на мгновение.

Молодой мужчина с запутанными светлыми волосами и настолько яркими синими глазами, что даже тюрьма не смогла приглушить их цвет. Его одежда не была ни новой, ни чистой, ни целой. Его ноги были босые. Однако же он держался с таким невозмутимым спокойствием, словно принимает меня в своей гостиной, а мы со стражником просто наносим визит вежливости. Он не казался ни напуганным, ни сломленным обстоятельствами, в которых оказался.

— Максимус Кларк. К вашим услугам, госпожа, — заключенный картинно поклонился.

Стражник презрительно фыркнул.

— А теперь еще раз попробуй.

— Кынтареца Мунтирь, — пожав плечами, ответил ничуть не смущенный мужчина. Он уселся на низкую деревянную кровать, застеленную лишь тонким подобием одеяла, с которой, видимо, встал, когда мы вошли. — Не самое звучное имя для артиста. Люди не запоминали, так что пришлось сменить.

— Ты не мой муж, — прошептала я, слишком ошарашенная, чтобы делать более серьезные выводы.

— Как не твой? Этот тип единственный, кто сидит за песни. Был еще мужчина, посмевший мочиться на статую матушки его королевского величества, но того отпустили позавчера.

— Я…

В сырой темной ловушке тюрьмы оказались только незнакомцы. Столько сомнений, размышлений, планов, и все ради того чтобы встретить в тюрьме совершенно постороннего человека.

— Он должен быть здесь, — упрямо твердила я. — Лаэрт. Его зовут Лаэрт! — добавила я, сообразив, что в предыдущей беседе со стражем имя моего мужа так и не прозвучало.

— Лаэрт? Точно не наш клиент.

— Госпожа ищет супруга? — вежливо поинтересовался заключенный. — Ах, как хотел бы я быть им. Ваш муж счастливчик, — подмигнул он мне.

— Он должен быть здесь.

— Первый раз вижу, чтобы жена так хотела увидеть мужа в тюрьме, — хохотнул стражник. — Ну, раз это не твой, пойдем обратно что ли…

Он грубовато, но беззлобно подтолкнул меня к выходу.

— Я… — обернувшись, я взглянула на арестанта. Он сидел на жалкой кровати в крохотной камере. Вот-вот закроется дверь и останется лишь одиночество. Жалость кольнула сердце. Нет, не жалость. Сочувствие. Пусть и не в полной мере, но отчасти я понимала его, этого заключенного. — Могу я оставить ему еду, которую принесла с собой?