К свадьбе готовиться — дело сложное, хлопотное… и царевичи тут всякие не к месту, да и не ко времени. Жаль только, не скажешь им о таком, как обидятся, еще больше вреда от них будет.

Пришлось боярину и Федора чуть не у ворот встречать, и коня его под уздцы к крыльцу вести, и кланяться…

— Поздорову ли, царевич?

— Устю видеть хочу. Позови ее.

— Соизволь, царевич, пройти, откушать, что Бог послал, а и Устя сейчас придет, только косу переплетет.

Федор откушивать не стал, конечно, не до того ему, по горнице ровно зверь дикий метался. Потом дверца отворилась, Устя вошла.

— Устенька!

Подошел, за руки взял крепко, в глаза посмотрел. Спокойные глаза, серые, ровно небо осеннее, а что там, за тучами, и не понять.

А Устя думала сейчас, что рука у нее болит, как отмороженная, иголками ее колет, и след до сих пор заметен… больно, да только Федор того и не заметил даже.

— Почему ты со мной вчера не осталась?

Устя на Федора посмотрела внимательно. И ведь серьезно спрашивает! И в голову ему не приходит, что не в радость он. Ей вчера с родителями, с братом, сестрой хорошо было. Явился этот недоумок со сворой своей, всех в разные стороны растащил, ее ненужным весельем измучил, потом вообще поволок за сарай какой-то тискать, как девку дворовую, и когда б не Борис, еще что дальше было бы? Все же сильный он, Устя слабее…

И даже в голову не приходит ему, что не в радость он. Просто не в радость.

Царевич он! А она уж от того должна от счастья светиться, что он свое внимание к ней обратил!

Тьфу, недоумок! Вот как есть — так и есть!

— Ты меня, царевич, напугал вчера. И больно сделал… синяки показать?

Не все синяки были от Федора получены, там и от Бориса достало, но у царя-то хоть оправдание есть. Ему-то и правда плохо было, а Федька просто свинья бессовестная.

Устя рукав вверх подернула, Федор синие пятна увидел.

— Больно?

— Больно, — извинений Устя не ждала. Но и того, что Федор руку ее схватит и в синяк губищами своими вопьется, ровно пиявка… это что такое? Поцелуй?

И смотрит так… жадно, голодно…

Такой брезгливостью Устинью затопило, что не сдержалась, руку вырвала.

— Да как смеешь ты!

Никогда Федору такого не говорили. Царевич он! Все смеет! И сейчас застыл, рот открыл от неожиданности.

— А…

— Я тебе девка сенная, что ты со мной так обращаешься?! Отец во мне властен, а ты покамест не жених даже!

До чего ж хороша была в эту секунду Устинья. Стоит, глазами сверкает, ручки маленькие в кулачки сжаты… и видно, что ярость то непритворная… так бы и схватил, зацеловал… Федор уж и шаг вперед сделал, руку протянул…

БАБАМММММ!

Не могла Агафья ничем другим внучке помочь. А вот таз медный уронила хорошо, с душой роняла… не то, что Федор — тигр в прыжке опамятовал бы, да остановился.

Так царевич и застыл.

Устя выдохнула, зашипела уж вовсе зло.

— Не слышишь ты меня, царевич? Ну так когда еще раз такое повторится… да лучше в монастырь я пойду, чем на отбор этот проклятый! Не рабыня я, не холопка какая, чтобы такое терпеть! Не смей, слышишь?! Не смей!

Развернулась — и только коса в дверях мелькнула с алой лентой вплетенной. А Федор так и остался стоять, дурак дураком.

В монастырь?

Не сметь…

Ах ты ж… погоди ужо! Верно все, покамест в тебе только отец волен, а не я. Ну так после свадьбы другой разговор пойдет… все мы поправим. Как же приятно будет тебя под себя гнуть, подчинять, ломать… мелькнула на миг картина — он, с плетью, Устинья в углу, на коленях… Федора аж жаром пробило.

Да!

Так и будет, только время дай, рыбка ты моя золотая…

«Рыбка золотая» в эту минуту так зло шипела, что ее б любая змея за свою приняла, еще и косилась бы уважительно.

— Бабушшшшшка! Шшшшшшшшто мне ссссс малоумком этим сссссделать?

Агафья только головой покачала.

— Что хочешь делай, а только замуж за него нельзя. Совсем нельзя, никому.

— Почему? Бабушка?

— Порченый он. И детей от такого не будет никогда, и с разумом у него не то что-то, и с телом… когда б его посмотреть хорошенько, ответила бы. Да тебе то и не надобно.

— Надобно. Знать бы мне, родился он таким, али его потом испортили.

— От рождения, — Агафья и не засомневалась. — Такое-то мне видно, отдельно от своей беды он, поди, и прожить не сможет, с рождения она в нем.

— Болезнь? Порча? Еще что-то?

Агафья только головой качнула.

— Не могу я точнее сказать. Когда б его в рощу отвезти, да посмотреть хорошенько, разобраться можно, только он туда и не войдет даже! Плохо… не плохо ему там будет! Помрет, болезный!

— Бабушка?